сосуда. Иногда концентрация «жидкости», перетекающей из сосуда в сосуд, зашкаливает: например, где-то проходит конференция, и половина пассажиров на борту – инженеры-компьютерщики, физики или археологи; или без умолку горланящие студенты, отправляющиеся, наверное, в свое первое серьезное путешествие; или пенсионеры, дружной компанией летящие в Венецию, Ванкувер или Осло, где они сядут на круизный лайнер и отправятся смотреть мировые достопримечательности. На некоторых маршрутах регулярно попадаются члены королевской семьи; на других – знаменитости, нефтяники, религиозные паломники или социальные работники. Когда я шел учиться на пилота, то и не подозревал, что в моей профессии как в зеркале будут отражаться людские миграции нашей эпохи, древние и порожденные современностью инстинкты, что заставляют человека лететь в другое полушарие.

Одна из причин, по которым я предпочитаю работать на дальнемагистральных рейсах, – в том, что, как мне кажется, многие пассажиры уважают такие рейсы не меньше меня. И причины подняться в воздух у них более серьезные, едва ли не по определению, ведь длинный перелет отнимает куда больше времени и обычно обходится дороже. В терминале и в самом самолете перед вылетом легко почувствовать эту особенную длинноперелетную атмосферу. Пассажиры – будь то юные молодожены, отправляющиеся в свадебное путешествие, или пожилые супруги, отмечающие выход на пенсию, – заметно взволнованы. Дальний перелет не оставляет равнодушными даже прожженных бизнесменов, которые, совсем как пилоты, устраиваясь в кресле, кажется, думают лишь о том, сколько миль они в нем проведут.

Но больше всего меня трогают путешественники-эмигранты. Возможно, дело здесь в том, что мой собственный отец в свое время перебрался из Европы в Америку, возможно, потому, что я сам проделал этот путь в обратном направлении. Думаю, что на большинстве рейсов есть хотя бы один пассажир, который направляется жить в другую страну, летит либо первым из семьи, либо «догоняет» родственников-первопроходцев. Его решение станет фундаментом, на котором построят свою жизнь целые поколения – и в этом фундаменте будет немного металла от того самолета, что перенес отважного странника из одной точки планеты в другую.

Пилоты куда реже бортпроводников общаются с пассажирами и вообще куда меньше осознают размеры той человеческой громады, что переносит на себе самолет. В этом плане особенно не везет тем из нас, кто летает на больших лайнерах. Они перевозят огромное количество пассажиров, но почти их не видят. Перед своим первым рейсом на 747-м я зашел в пустой самолет и сразу же поднялся в кабину. Через сорок пять хлопотных минут «красная шапочка» сообщила нам, что посадка окончена. Она забрала подписанные документы, пожала нам руки и вышла из кабины, закрыв за собой дверь. Из трехсот тридцати пассажиров, что поднялись ко мне на борт, я так и не увидел ни одного.

Однако здесь бывают и исключения – так же, как случаются они в нашей авиационной текучке, когда кто-то из сотен коллег, с которыми ты работаешь, вдруг становится твоим другом. Время от времени пассажиры заходят ко мне в кабину, как до, так и после полета – и не только дети. Если вам интересно, то попроситесь – вас пустят. Перед вылетом мы иногда бываем заняты, но потом время есть почти всегда. Родители часто фотографируют детей в пилотских креслах – и еще ни один родитель не отказался от моего предложения снять в кресле и его тоже.

Иногда я приглашаю гостей на летный симулятор – для людей, далеких от авиации, это, пожалуй, единственная возможность заглянуть в самое сердце моей профессии и узнать, что видит, слышит и чувствует пилот «боинга». Пожалуй, лучшее свидетельство технического совершенства симуляторов – их способность вызывать в памяти самые личные, самые теплые воспоминания об общении пассажиров и пилотов. А между тем за взаимодействие с разными носителями разных культур на борту отвечают бортпроводники. Если добавить к этому долгие часы, проведенные во множестве городов – наверное, у бортпроводников таких городов больше, чем у кого бы то ни было, даже больше, чем у пилотов, чьи перемещения ограничены типом воздушного судна, – то сложно представить себе профессию, которая давала бы настолько полную картину человечества.

Иногда в полете пассажиру становится плохо. В таких ситуациях главная ответственность ложится не на пилотов, а опять же на бортпроводников: часто они спасают людям жизнь, заставляя лишний раз вспомнить, что когда-то профессии стюардессы и медицинской сестры были очень близки. (Эллен Черч из Айовы, ставшая в 1930 году первой в истории стюардессой, была медсестрой. Вдохновившись ее примером, в авиацию стали переходить ее коллеги, но потом началась Вторая мировая война, и долг позвал медсестер в госпитали.) Пилоты в такой ситуации могут помочь лишь косвенно – увеличить скорость, запросить по радио консультацию врача или в экстренном порядке посадить самолет. Просьбы о медицинской помощи поступают через спутник в центральный офис, где врачи диагностируют пациентов с самолетов и кораблей в самых отдаленных точках земного шара; это виртуальная медицина во всей своей красе – там, где она нужнее всего. Иногда бортпроводники ищут врачей или медсестер среди пассажиров. Медики путешествуют часто: никогда еще мне не доводилось выполнять дальнемагистральный перелет, на котором нам требовался доктор, но его не оказывалось в салоне.

Один мой друг, работающий пилотом в США, рассказывал о начале своей летной карьеры, когда он возил на маленьких самолетах любого, кто готов был заплатить. Часто ему – одному поздней ночью – приходилось летать с мертвым телом, везти домой человека, чья жизнь оборвалась на чужбине. В то время банки всегда возвращали обналиченные именные чеки тем, кто их выписал, так что иногда он летел один ночью с грузом, состоявшим из трупа и нескольких мешков обналиченных чеков. Мне вспомнился его рассказ, когда я впервые вел самолет, в числе грузов которого официально значились человеческие останки. Даже сегодня, когда прах человека, скончавшегося за границей, в большинстве случаев нетрудно вернуть на родину, есть что-то особенно трагичное в смерти вдали от родных стен. Ни имени покойного, ни каких-либо подробностей его смерти пилотам не сообщают. Просто удивительно, какое важное дело мы выполняем в полном неведении, – это ли не символ современного мира, объединенного и разобщенного одновременно?

Однажды я сидел в кабине самолета, который уже готовился вылетать. Вдруг прямо к самолету подрулил, мигая фарами, служебный автомобиль. Водитель занес в кабину нечто напоминающее сумку-холодильник и объяснил, что внутри – человеческие роговицы для трансплантации. Никаких дополнительных сведений – как с перевозкой останков. Мы так и не узнали ничего ни о доноре, ни о получателе – мы были здесь лишь случайными посредниками. Но с тех пор всякий раз,