Я назвал себя, и выражение его лица смягчилось, по губам скользнуладоброжелательная улыбка, сразу же превратившая его из гвардейского офицера всвоего брата – сотрудника юмористических журналов.

– Ах так! Значит, вы автор «Растратчиков»?

– Да. А вы автор «Аристократки»? Дальнейшее не нуждается вуточнении.

Конечно, мы тут же решили поселиться в одном и том жепансионе в Ялте на Виноградной улице, хотя до этого бывший штабс-капитаннамеревался остановиться в знаменитой гостинице «Ореанда», где, кажется, вбылое время останавливались все известные русские писатели, нашипредшественники и учителя.

(Не буду их называть. Это было бы нескромно.)

Пока мы ехали в высоком, открытом старомодном автомобиле воблаках душной белой крымской пыли от Севастополя до Ялты, мы сочлись нашимвоенным прошлым. Оказалось, что мы воевали на одном и том же участке западногофронта, под Сморгонью, рядом с деревней Крево: он в гвардейской пехотнойдивизии, я – в артиллерийской бригаде. Мы оба были в одно и то же времяотравлены газами, пущенными немцами летом 1916 года, и оба с той порыпокашливали. Он дослужился до штабс-капитана, я до подпоручика, хотя и не успелнацепить на погоны вторую звездочку ввиду Октябрьской революции идемобилизации: так и остался прапорщиком.

Хотя разница в чинах уже не имела значения, все же ячувствовал себя младшим как по возрасту, так и по степени литературнойизвестности.

…Туман, ползущий с вершины Ай-Петри, куда мы впоследствиивскарабкались, напоминал нам газовую атаку…

Тысячу раз описанные Байдарские ворота открыли нам внезапнокрасивую бездну какого-то иного, совсем не русского мира с высоким морскимгоризонтом, с почти черными веретенами кипарисов, с отвесными скалистымистенами Крымских гор того бледно-сиреневого, чуть известкового, мергельного,местами розоватого, местами голубоватого оттенка, упирающихся в такое жебледно-сиреневое, единственное в мире курортное небо с несколькими ангельскибелыми облачками, обещающее вечное тепло и вечную радость.

Исполинская темно-зеленая туманная мышь Аю-Дага, припавмаленькой головкой к прибою, пила морскую воду сине-зеленого бутылочногостекла, а среди нагромождения скал, поросших искривленными соснами, белелводопад Учан-Су, повисший среди камней, как фата невесты, бросившейся впропасть перед самой свадьбой.

В мире блаженного безделья мы сблизились со штабс-капитаном,оказавшимся вовсе не таким замкнутым, каким впоследствии изображали егоразличные мемуаристы, подчеркивая, что он, великий юморист, сам никогда неулыбался и был сух и мрачноват.

Все это неправда.

Богом, соединившим наши души, был юмор, не оставлявший насни на минуту. Я, по своему обыкновению, хохотал громко – как однажды заметилключик, «ржал», – в то время как смех штабс-капитана скорее можно было бы назватьсдержанным ядовитым смешком, я бы даже сказал – ироническим хехеканьем, вкотором добродушный юмор смешивался с сарказмом, и во всем этом принималакакое-то непонятное участие черная бородавка под его извивающимися губами.

Выяснилось, что наши предки происходили из мелкопоместныхполтавских дворян и в отдаленном прошлом, быть может, даже вышли из ЗапорожскойСечи.

Такие географические названия, как Миргород, Диканька,Сорочинцы, Ганькивка, звучали для нас ничуть не экзотично или, не дай бог,литературно, а вполне естественно; фамилию Гоголь-Яновский мы произносили с тойпростотой, с которой произносили бы фамилию близкого соседа.

…Бачеи, Зощенки, Ганьки, Гоголи, Быковы, Сковорода,Яновские…

Это был мир наших не столь отдаленных предков, родственникови добрых знакомых.

Но вот что замечательно:

впервые я услышал о штабс-капитане от ключика еще в самомначале двадцатых годов, когда Ленинград назывался еще Петроградом.

Ключик поехал в Петроград из Москвы по каким-то газетнымделам. Вернувшись, он принес вести о петроградских писателях, так называемых«Серапионовых братьях», о которых мы слышали, но мало их знали. Ключик побывална их литературном вечере. Особого впечатления они на него не произвели, кромеодного – бывшего штабс-капитана, автора совсем небольших рассказов настолькооригинально и мастерски написанных особым мещанским «сказом», что даже впередаче ключика они не теряли своей совершенно особой прелести и вызываливзрывы смеха.

Вскоре слава писателя-юмориста – бывшего штабс-капитана –как пожар охватила всю нашу молодую республику.

Это лишний раз доказывает безупречное чутье ключика, еговысокий, требовательный литературный вкус, открывший москвичам новый петроградскийталант – звезду первой величины.

Штабс-капитан, несмотря на свою, смею сказать, всемирнуюизвестность, продолжал оставаться весьма сдержанным и по-питерски вежливым,деликатным человеком, впрочем, не позволявшим по отношению к себе никакого амикошонства,если дело касалось «посторонних», то есть людей, не принадлежащих к самомублизкому для него кружку, то есть «всех нас».

У него были весьма скромные привычки. Приезжая изредка вМоскву, он останавливался не в лучших гостиницах, а где-нибудь недалеко отвокзала и некоторое время не давал о себе знать, а сидел в номере и своимчетким елизаветинским почерком без помарок писал один за другим несколькокрошечных рассказиков, которые потом отвозил на трамвае в редакцию «Крокодила»,после чего о его прибытии в Москву узнавали друзья.

Приходя в гости в семейный дом, он имел обыкновение делатьхозяйке какой-нибудь маленький прелестный подарок – чаще всего серебряную счернью старинную табакерку, купленную в комиссионном магазине. В гостях он былизысканно вежлив и несколько кокетлив: за стол садился так, чтобы видеть себя взеркале, и время от времени посматривал на свое отражение, делая различныевыражения лица, которые ему, по-видимому, очень нравились.

Он деликатно и умело ухаживал за женщинами, тщательноскрывал свои победы и никогда не компрометировал свою возлюбленную,многозначительно называя ее по-пушкински N. N., причем бархатная бородавочкапод его губой вздрагивала как бы от скрытого смешка, а миндальные глазаделались еще миндальнее.

Степень его славы была такова, что однажды, когда он приехалв Харьков, где должен был состояться его литературный вечер, к вагону подкатиликрасную ковровую дорожку и поклонники повели его, как коронованную особу, квыходу, поддерживая под руки.