Ван Луна, увидев, как застывшее тело О Лан клали в гроб, совсем лишился рассудка. Однажды вечером он лег спать, и утром, когда младшая дочь вошла к нему с чашкой чая, он лежал на постели мертвый, запрокинув голову, и его редкая старческая борода торчала кверху.

Она закричала и с криком побежала к отцу. И Ван Лун вошел и увидел, что старик мертв: его легкое неподвижное тело остыло и было холодное и сухое, словно искривленная сосна. Он умер несколько часов тому назад, может быть, как только лег в постель. Ван Лун сам обмыл старика и осторожно уложил его в гроб, который купил для него, велел запечатать и сказал:

– Мы похороним обоих умерших из нашего дома в один и тот же день. Я отведу хороший участок земли на холме, и мы похороним их вместе. А когда я умру, меня тоже положат там.

И он сделал так, как сказал. Запечатав гроб старика, он поставил его на две скамейки в средней комнате, и там он стоял до назначенного дня. И Ван Луну казалось, что отцу хорошо здесь лежать, даже мертвому, и он чувствовал себя ближе к отцу, потому что он горевал о нем, но не о его смерти, ибо отец его был очень стар и дряхл и уже много лет мог считаться живым только наполовину.

В день, назначенный гадальщиком, в самом разгаре весны Ван Лун позвал священников из храма Дао; и они пришли, одетые в желтые халаты, и их длинные волосы были свернуты узлом на макушке. И он позвал священников из буддийского храма; и они пришли в длинных серых халатах, и головы их были выбриты и покрыты священными шрамами, и они били в барабаны и всю ночь напролет монотонно пели над умершими. И как только они останавливались, Ван Лун давал им серебра, и они переводили дух и снова пели и не умолкали до самой зари.

Ван Лун выбрал для могил хорошее место на холме под финиковой пальмой, и под присмотром Чина могилы были вырыты и окружены земляным валом, и за валом было место для могилы Ван Луна и всех его сыновей с женами и для их сыновей также. Ван Луну не было жаль земли, хотя место было сухое и на нем хорошо было сеять пшеницу, так как это значило, что их семья обосновалась на собственной земле. Мертвые или живые, они будут отдыхать на собственной земле.

В назначенный день, когда священники кончили ночное пение, Ван Лун оделся в халат из белой холстины и дал такие же халаты дяде, и сыну дяди, и каждому из сыновей, и жене сына, и обеим дочерям. Он нанял носилки в городе, потому что его семье не подобало идти пешком к месту похорон, словно он был какой-нибудь бедняк или простолюдин. И в первый раз в жизни его понесли на плечах носильщики за гробом, в котором лежала О Лан. Но за гробом его отца первым несли его дядю. Даже Лотос, которая при жизни О Лан не показывалась ей на глаза, теперь следовала за ее гробом в носилках, чтобы люди видели, что она выполняет свой долг перед первой женой своего мужа. И для жены дяди и для его сына Ван Лун тоже нанял носилки и сшил им всем халаты из белой холстины. Даже бедной дурочке он сшил халат и нанял носилки, хотя она совсем сбилась с толку и пронзительно смеялась, когда надо было плакать.

Так, облачившись в траур и громко плача, они направились к могилам, и за ними шли пешком Чин и работники в белых башмаках. И Ван Лун стоял у готовых могил. Гроб О Лан принесли из храма и поставили на землю, так как сначала должны были похоронить старика. И Ван Лун стоял и смотрел, и горе его было суровое и холодное: он не плакал, как другие, и на глазах у него не было слез, потому что он думал, что нельзя изменить того, что случилось, и нельзя сделать ничего, кроме того, что он уже сделал.

Но когда гробы засыпали землей и заровняли могилы, он молча отвернулся, отослал носилки и пошел домой один. И из нависшего над ним мрака ясно выделялась только одна мысль и терзала его, и была она вот о чем: его мучило, что он отнял жемчужины у О Лан в тот день, когда она стирала белье на пруду, и он был не в силах видеть их снова в ушах Лотоса.

И, подавленный мрачными мыслями, он шел один и говорил себе: «Там, в моей земле, похоронена первая, лучшая половина моей жизни, и даже больше. Словно половину меня самого похоронили там. И теперь у меня в доме пойдет совсем другая жизнь».

И вдруг слезы выступили у него на глазах, и он вытер их тыльной стороной руки, как делают дети.

Глава XXVII

За все это время Ван Лун почти не думал об урожае: так он был занят свадьбой и похоронами. Но однажды Чин пришел к нему и сказал:

– Теперь, когда радость и горе прошли, мне надо поговорить с тобой о земле.

– Тогда говори, – ответил Ван Лун. – За эти дни я почти не вспоминал о своей земле, разве только для того, чтобы похоронить в ней умерших.

Чин помолчал несколько минут из почтения к словам Ван Луна, а потом сказал тихо:

– Пусть небо избавит нас от этого, но, кажется, в этом году будет такое наводнение, какого еще не бывало, потому что вода выходит из берегов, хотя лето еще не пришло и реке не время разливаться.

Ван Лун сказал решительно:

– Я еще никогда не видел добра от старика на небесах. Сколько ему ни зажигай курений, он все злится. Пойдем посмотрим землю.

И он встал.

Чин был боязливый и робкий человек, и как бы плохи ни были времена, он не осмеливался обвинять небеса, как Ван Лун. Он говорил только: «Небо этого хочет» – и покорно встречал наводнение и засуху.

Не так относился к этому Ван Лун. Он вышел в поле, прошелся по разным участкам и увидел, что все было так, как говорил Чин. Все участки вдоль рва и каналов, купленные им у старого господина из дома Хванов, были мокры и илисты от полой воды, просачивавшейся снизу, и пшеница на этих участках пожелтела от сырости.

Ров стал похож на озеро, а каналы – на реки, быстрые и бурлящие маленькими водоворотами, и хотя еще не было летних дождей, даже дураку было видно, что в этом году будет сильное наводнение и мужчины, женщины и дети снова будут голодать. Ван Лун торопливо обходил свои поля, и Чин безмолвной тенью следовал за ним, и они вместе смотрели, на каком поле можно посадить рис и какое поле будет под водой еще до посадки риса. И, смотря на каналы, уже выходящие из берегов, Ван Лун бранился и говорил:

– Теперь старик на небесах будет доволен, когда увидит, что люди тонут и умирают с голоду, – а ему, проклятому, только этого и надо.

Он говорил это громко и сердито, и Чин задрожал и сказал:

– Даже если так, все же он выше нас всех, и лучше не говорить этого, хозяин.

Но Ван Лун стал неосторожен, после того как разбогател, и сердился, не стесняясь, когда вздумается, и по дороге домой бранился, думая о том, что вода зальет его землю и будущий урожай.

И все случилось так, как предвидел Ван Лун. Река на севере прорвала плотины, сначала самые дальние. И когда люди увидели, что случилось, они поспешно начали собирать деньги на починку плотин, и каждый давал, что мог,