Существуя самодостаточно, индивиды «от природы» обладают правами, которые либеральная теория объявляет неприкосновенными и неотчуждаемыми. Эти права — «до­ политические»; ради их сохранения и гарантии индивиду­ ум однажды решает выйти из «естественного состояния» и «войти» в «общественное», определяемое как результат договора. Тем самым субъективные права существуют прежде общества и независимо от него. А значит, интересы и цели индивидуумов в каком­то смысле определяются самой их индивидуальной природой. В этой перспективе ни­ какое конститутивное атрибутирование индивида, будучи в ущерб его свободе, не может иметь места: существовать могут только добровольные ассоциации — контрактные, всегда рождающиеся из преследующей собственный интерес воли агентов. неотчуждаемый характер субъективных прав может быть утверждаем по­разному — пути такого утверждения восходят к Канту (Роже Пилон), Локку (Фридрих А. Хайек), Гоббсу (Чарлз Кинг, Джеймс М. Бьюкенен) и даже к святому Фоме (Эйн Рэнд, Дуглас В. Расмуссен). При этом либертарианцы говорят об «онтологическом приоритете» прав по отношению к привилегиям, уточняя, что права не могут быть отчуждены, даже если их обладатели готовы отказаться от них ради улучшения свое­ го жизненного положения, ради благополучия или удовольствия. В любом случае эти права выставляются в качестве «козырей» (trumps), с которыми следует считаться в первую очередь. К тому же не может быть никакой симметрии между правами и обязанностями — ведь права вытекают из самой человеческой природы, не нуждающейся ни в чем ином для своего существования: права рождаются естеством, обязанности — только общественным состоянием. Иными словами, права «самодостаточны», обязанности — по определению нет. Последние вытекают только из моральных обязательств, носящих чисто договорный характер, — эта обязанность всегда находится в русле просто­ го персонального интереса участника договора; в свою очередь, общество всегда имеет обязанности (начиная с обязанности гарантировать права) перед индивидами, таковых по отношению к обществу не имеющими.

Это значение, придаваемое субъективным правам, объясняет «императивный» и деонтологизированный (в Кан­товом смысле) характер либеральной морали: либеральная теория располагает «справедливое» или «правильное» (right)впереди «благого» (good) и производит из категории «справедливого» определенное число категорических императивных обязательств, безусловно связывающих всех агентов вне зависимости от их рода занятий, той или иной принадлежности или особенностей. Для древних же, начиная с Аристотеля, мораль «аттрактивна» и телеологична: она связана не с категорическими императивами, но с соблюде­ нием и достижением чести, достоинства и добродетели. Она есть часть самоосуществления, к коему люди влекомы их telos’oм. Добро («добрая жизнь») всегда приоритетно, а справедливым действием считается то, которое определяет и со­ относит себя с ним.

Спор о том, что преобладает — «справедливое» или «благое» (right vs. good), является сегодня центральным философским спором, развернутым в Соединенных Штатах25. Обращаясь к знаменитому труду Генри Сидгвика The Methods of Ethics, труду, с которого этот спор, собственно, и начался26, Чарлз Лармор уточняет, что «этическая ценность может быть определена либо как то, что навязывается агенту вопреки его желаниям или стремлениям, либо как то, чего он действительно желал бы, будь он правильно информирован о предмете желания. В первом случае фундаментально определение правильного или справедливого, во втором — благого. Каждая из этих теорий пользуется и противоположным главному для себя определению, но оно для него второстепенно по отношению к этому главному. если фундаментально справедливое, то благое окажется тем, чего желает или желал бы агент в случае, если его действия или желания соответствуют требованиям обязательства. Благое в этом случае — объект правильного желания. если фундаментально благое, то правильным является то, что следует предпринять для осуществления желания при условии точной информированности»27.

Поставленный под вопрос Гегелем и Шопенгауэром при­оритет правильного над благим был утвержден, в частности, Джоном Стюартом Миллем и Кантом, взявших за основу некоторые направления позднесредневековой христианской теологии, прежде всего номинализм Уильяма Оккама. если справедливость основана исключительно на концепции блага, то отсюда, согласно Миллю, будет следовать необходимость предоставления некоторым гражданам привилегий, что будет мешать обретению полезного, а также, согласно Канту, подчинит индивидов иррациональному, ибо ни одна концепция благого не может быть целью основанного на чистом разуме консенсуса. Для Канта единственное безусловно доброе — добрая воля, то есть наше расположение к действию в соответствии с моральным принципом, вне зависимости от какой­либо идеи самоосуществления.

Современная либеральная теория приняла на вооруже­ние именно эту идею приоритета правильного над благим. Джон Ролз (постольку, поскольку он стремится отделить кантианский проект от его идеалистической подосновы, основанной на трансцендентной концепции субъекта, — от­ куда, по его мнению, и возникает методическая фиктивность «изначального положения») определяет справедливость как «первую добродетель социальных институтов»: «правильное» основано на самом себе под воздействием (желания) справедливости, а не в соответствии с какой­либо идеей «благого», каковое есть лишь только «удовлетворение разумного желания», проявленное моральной личностью. «Концепция справедливости, — писал Ролз, — независима от концепции блага и предшествует ей в том смысле, что ее принципы ограничивают концептуальные основы благого»28. Ту же идею выдвигают Роберт Нозик, Брюс Аккерман и Рональд Дворкин. Связь между приматом справедливости и либеральной концепцией прав здесь очевидна. Сами права проистекают из «природы» агентов, а не из качеств или достоинств, каковые суть всего лишь ограниченные атрибуты их личности и относятся только к абстракт­ ному определению справедливости, но никак не к преобладанию идеи блага или добродетельной жизни.

Применительно к субъективным правам правильное преобладает над благим в двойном смысле: в значимости (индивидуальные права никогда не могут быть принесены в жертву общему благу) и жестко концептуально (всеобщие принципы справедливости, определяющие эти права, не могут быть основаны на ограниченной концепции блага). Ролз также пишет, что «каждая личность неприкосновенна по справедливости, неприкосновенна даже во имя благополучия общества в целом»29. И Роберт Нозик утверждает, что «не существует никакого социальногоцелого, блага, которое требует жертвовать справедливостью как таковой. есть только индивиды, разные индивиды, определяющие индивидуальную жизнь»30. Индивидуальное достоинство есть абсолют, каковым нельзя жертвовать во имя какого­либо общего интереса или блага. Определение общего блага — предмет особой критики индивидуалистической антропологии: общество есть всего лишь совокупность индивидуумов, то есть отдельных социальных атомов. «Оправдание права, — констатирует Майкл Зандель, — не позволяет максимизировать общее благо или стремление к добродетели, но создает рамки, внутри которых индивиды и группы могут избирать свои собственные ценности и цели — до предела, за которым их выбор начинает посягать на равную свободу других»31.