Как пишет Жак Донзело, «неолиберализм неуязвим перед лицом той критики, объектом которой становился либерализм, именно потому, что он конституируется на от­рицании наивного рыночного натурализма, которому противопоставляет теорию выстроенной конкуренции. Последняя же вовсе не является природным фактом, но идеей, которую необходимо реализовать, произвести, а не просто пустить на самотек. разница между этими подходами огромна, ибо конкуренция возникает из сконструированной ситуации, заставляющей „общественную политику“ поддерживать собственную жизнеспособность. Подменяя понятие рынка понятием конкуренции, неолибералы при­ знают обоснованным вмешательство государства — однако делают это иначе, чем либералы. его вмешательство становится необходимым, как только конкуренция встречает препятствия, так как она выступает теперь не как природный закон, который необходимо освободить, но как идея в стадии реализации»51.

Либерализм старого типа противопоставлял себя госу­ дарству, так как последнее мыслилось как привилегирован­ ный субъект политики. неолиберализм, воспользовавшись ситуацией кризиса государства­нации, стремится завершить деполитизацию государства и превратить его в инструмент на службе у экономики. речь более не идет о создании торго­ вой сферы, ускользающей от контроля государства, но о том, чтобы все государство как таковое подчинить требованиям рыночной системы.

В классической модели Государства­Покровителя воз­ растание экономического благосостояния способствовало поддержке социальной сферы и повышению уровня доходов, столь необходимых для возрастания спроса. Теперь же речь идет о финансировании конкурентоспособности агентов и подчинении социальной сферы требованиям рентабельного инвестирования. Государство видит себя в качестве субъекта ключевых политических и экономических решений и вместе с тем уступает роль ведущего регулятора, контролирующего общественную сферу. Деэтатизация управления сопутствует реализации социальных технологий, в результате которых ответственность за общественную политику переносится на автономные, частные структуры: на предприятия, профессиональные организации или на индивидов. Последние, в частности, сами уже воспринимаются как некоторые предприятия, которые действуют уже не как граждане, но реализуются на другом уровне. Для определения последующих ориентиров управление отнюдь не склон­ но обращаться к каким­либо демократическим процедурам, но апеллирует исключительно к «ouputs», то есть к чисто экономическим результатам, достигнутым вследствие того или иного решения. Модель активного управления, основанная на долгосрочном контракте и централизованном территориальном проекте, уступает место модели «дистанционного» управления, основанной на выделении секторов, контрактной занятости и переносе в публичную сферу технологий, исходящих из частного сектора. Таким образом, «глобальное управление» предстает как мировое управление, независимое от государств, осуществляемое, однако, публичной властью.

На деле мы наблюдаем уже в течение нескольких десятилетий передачу функции принятия решений организациям, в которых демократические процедуры в принципе не подразумеваются (Международный валютный фонд, Всемирный банк, НАТО, Центральный европейский банк и т. д.). В этом смысле весьма показателен тот способ, каким было организовано европейское сообщество, на сегодняшний день совершенно блокированное в своих действиях.

Часто говорят, что Европа ограничивает суверенитет национальных государств, никак не компенсируя это ограничение на более высоком уровне. Можно также сказать, и это было бы точнее, что современные европейские институты приводят к ликвидации многочисленных демократических структур в странах Союза, не предлагая соответствующей замены на более высоком уровне. Ибо последний характеризуется как раз всесторонним дефицитом демократии. В самом деле, европейские институты являют собой законченный пример автономии экспертов по сравнению с избранными властями. Всякий знает, что на сегодняшний день около 70 % всех законов, принимаемых французским парламентом, исходят из европейских инстанций: фактически национальной представительной власти они предлагаются для ратификации, а не для голосования. Ральф Дарендорф охарактеризовал способ принятия решений в европейских структурах как «инсульт демократии»52. Поведение европейского союза, пишет Анн-­Мари Пурье, полностью «зависит от Комиссии, которая гордится своей независимостью, как если бы независимость от демократических структур в самом деле могла бы считаться политической заслугой»53.

Европейский союз уже в огромной степени подчинен модели управления, так как процедуры принятия решений в нем основываются на консультировании, совещании (между парламентом и Советом Союза) и вынесении обще­ го мнения. «Новый общественный менеджмент» сегодня стал фактически квазиофициальной доктриной европейской Комиссии: именно она прогнозирует впечатляющие результаты применения рыночных механизмов конкуренции в сфере публичной политики.

В перспективе укрепления своей власти по отношению к национальным правительствам европейская Комиссия опубликовала в июле 2001 года Белую книгу европейского управления в целях «срочного принятия системы управления в рамках действующих соглашений», а также с целью способствовать «обсуждению вопроса о мировом управлении» и «обновлению европейского политического процесса». Управление определяется в ней как совокупность правил, «которые оказывают воздействие на осуществление власти», и при этом как «более систематичный диалог на стадии предварительной разработки политики, включающей представителей региональных и локальных образований в национальные и европейские ассоциации». Среди предложенных мер выделяются, что неудивительно, активное укрепление гражданского общества, усиление роли «экспертов», а также создание «европейских агентств по регулированию». разумеется, данный текст апеллирует к стратегии «длительного развития», а вместе с тем и к понятию «совместного регулирования», которое «присоединяет законодательные регламентирующие меры к мерам, принимаемым наиболее заинтересованными из общественных деятелей».

В этом свете неудивительно, что проект европейской конституции, предложенный французам на голосование 29 мая 2005-­го, прежде всего характеризовался как намере­ние конституционно закрепить, то есть сделать необратимыми и независимыми от демократического выбора, ключевые ориентиры в сфере безопасности, социальной поли­ тики и экономики. Предложение принять Конституцию в отсутствие какой бы то было конституируемой власти означает согласие с мыслью, что, с точки зрения «рациональной», возможна лишь одна политическая цель — способствовать установлению постдемократической Европы.

«Проект конституции, — пишет Ахмет Инсель, — без со­ мнения стал одним из наиболее тщательно разработанных продуктов, соответствующих духу времени. Он является политическим отражением демократии. Демократии, которая лишена центра и черпает свою легитимность не из представительского большинства, но из процедур опроса и анкетирования населения, осуществляемых посредством специально отобранных социальных структур»54.

Хотим мы того или нет, управление — это реальность, но реальность, которая фактически не принимается во внимание. Санкционируя олигархический захват власти в ущерб демократии и народу, эта реальность предстает как «парадигма нового порядка хозяйствования. Как способ избавиться, с одной стороны, от противоречий выборной демократии, сведенной к народному суверенитету, и с другой — как в случае с европейским союзом, а на самом деле и с Соединенными Штатами — от противоречий, связанных с существованием национальных государств. Управление претендует на осуществление перехода от демократии к постдемократии, при том что никто не знает в точности, какой режим идет на смену демократии»55.