– Похоже, добрались, сэр, – вынырнув из кустов, шепотом доложил отправленный вперед Лесли, в рейдах свое прозвище – Заполошный Лес – вовсе даже не оправдывавший, иначе б никуда его и не брали. – Там, за деревьями – поле.

– Смит! – обернувшись, Фогерти подозвал юнгу.

Юный Джереми был ловким, быстроногим и востроглазым, и – как давно приметил Джеймс – весьма-весьма неглупым.

– Залезай-ка во-он на тот дубок да оглядись. Только упаси тебя боже кричать – слезешь, доложишь.

Подросток кинулся исполнять приказ, белкой взметнувшись к вершине высокого дуба… Как было указано, так и сделал – осмотрелся, слез – доложил:

– Ярдах в десяти поле, сэр. Необработанное, заросшее. Думаю, это просто луг. За лугом – распадок, за ним – излучина ручья шириной около пяти ярдов, а сразу за ним – хижины. Я заметил восемь. Вполне себе добротные дома, сэр.

– А люди? Людей ты видел?

– Видел, сэр. Женщины возятся у ручья, что-то замачивают в корзинах.

– Женщины… – почесав за ухом, Фогерти решительно взмахнул рукой. – Что ж, идем, глянем. Ты говоришь, там распадок?

– Изрядный такой овраг, сэр. Целое урочище.

Вскоре в урочище оказался почти весь отряд, кроме Заполошного Леса и юнги, на всякий случай оставленных опытным кондотьером в арьергарде. Все точно – восемь довольно просторных, одинаковых, с одинаковыми жердяными заборами хижин, на крыше одной из них, расположенной в глубине селения, высилась мертвая голова дракона. Наверное, это и был храм. На берегу ручья возились с большими плетеными корзинами женщины, точнее – юные девы, настоящие красавицы в коротких набедренных повязках и с цветочными ожерельями поверх грудей.

– А пояса-то на них – золотые, – алчно прошептал долговязый Фил.

– И браслеты еще!

– Гляньте, а за забором-то таз, так и сияет. Неужели тоже из золота?

– Да ну тебя, Фил. Конечно, медный.

– Тихо! – яростно шепнул Фогерти. – Смотрите, примечайте и – ни звука. Болтать будете потом.

Девушек Джеймс насчитал дюжину – похожих друг на друга, как родные сестры, и одинаково одетых. Впрочем, дикари все на одно лицо.

– А вот и воины! – прошептал Фил. – Вон там, слева.

Фогерти вытащил зрительную трубу…

Воины ему решительно не понравились – надменные и заносчивые, как индюки, красавцы, чем-то похожие на драчливых французских дворян из далекой провинции, какой-нибудь Оверни или Вандеи. У каждого – короткая щегольская куртка, мягкие сапоги, узкие – узорчатой змеиной кожи – штаны.

– Да уж, – снова зашептал Фил. – Интересно, как их жены промеж собой отличают?

– Или они – жен.

– А вон еще воины! – надо отдать ему должное, долговязый отличался изрядной наблюдательностью. – Молодые парни, во-он, за забором сидят.

Джеймс перевел зрительную трубу в указанную матросом сторону. Да, парни. Совсем еще юные, даже, может, еще и никакие не воины – просто обычные подростки. В одинаковых безрукавках, на бедрах – волчьи шкуры.

Подростки показались Фогерти непривычно молчаливыми, хмурыми – не кричали, не веселились, не поглядывали на дев, а что-то деловито обстругивали каменными ножами.

– Х-хо! – хмыкнул дылда. – Однако каменюкой-то много не наработаешь.

Джеймс покачал головой:

– А вот тут ты не прав, матрос. Дикарский каменный нож острее железного.

– Неужто острее, сэр?

– Уж ты мне поверь. Правда, частенько ломается. Так! – опустив трубу, кондотьер быстро подвел итоги. – Дюжина дев, около дюжины взрослых воинов и столько же – молодых парней. Еще должны быть старики, старухи и дети – верно, в хижинах. Что ж, похоже, наш болтун не соврал.

– Все так и есть, сэр, – тут же поддакнул Фил. – Как дикаренок и сказывал. Ну, если и с золотом не обманул…

– Уходим. – Фогерти поправил на голове щегольской, с цветными разрезами и ленточками берет, когда-то украшенный павлиньими перьями, ныне, увы, утерянными. – Думаю, брать их надо сейчас, не теряя времени понапрасну.

– Так, может, мы и сами управимся, сэр? Сейчас ка-ак ахнем залпом, и…

– Нет! Дурака валять не станем. А ну, живо прибавили ходу, дьявол вас забери!

Как только чужаки покинули распадок, дюжина дев, тотчас же сойдясь вместе, превратилась в одну – сероглазую красавицу Сертако. Надменные воины слились в колдуна Енко Малныче, а хмурые подростки – в его ученика Ясавэя, что родом из далеких северных краев.

Наблюдавший за всеми этими метаморфозами Иван Егоров, выйдя из дальней хижины, размашисто перекрестился и пробормотал молитву: слишком уж явным и наглядным оказалось сейчас колдовство, сотворенное другом Енко.

– Видал бабенок, ведьм… так же вот колдовали, – тихо молвил подошедший Михейко. – Потом их прилюдно на торжище сожгли.

– Молодец, Енко! – атаман потрепал приятеля по плечу. – Поверили, а? Так что будем готовить встречу.

Ничего не сказав, молодой колдун, пошатываясь, отошел к ручью, уселся на корточки, зачерпнув ладонями воду. Грудь его тяжело вздымалась, с черных волос стекали вниз крупные капли пота. Подбежавшая Сертако, присев рядом, обняла суженого за шею и принялась что-то шептать.

– Да-а, – протянул Михей. – Однако колдовать-то не такое просто дело. Эвон, поту сколько ушло!

– Атаман! Атамане! – из зарослей неожиданно выскочил Семка Короед.

– Тьфу ты, скаженный! – бугаинушка выругался и сплюнул. – Хоть предупредил бы. Я ведь мог и пришибить невзначай. Ослопом бы двинул легонечко – и поминай как звали.

– Дело у меня, дядько Михей, – обежав бугая стороной, Семка поклонился Ивану. – С докладом я.

– Ну, так докладывай.

– Дракон пришел! – выпалил Короедов. – Ну, тот самый полосатый ящер, что с Нойко… Только вот седок-то на нем другой. Совсем незнакомый парень. Местный, да.

Атаман задумчиво погладил шрам:

– Нойко свою работу сделал – иначе б супостаты дозор бы не выслали. А что за парень… Ну, пойдем, глянем. Все равно сейчас всех собирать – мыслю так: враг ждать не будет, постарается напасть быстро, ночью или рано утром. Урвет, что надо – и в море.

– Да уж, – Михейко подкинул в руке огромную свою дубину и хмыкнул. – Я вот им урву!

Рейдовым отрядом командовал сам капитан. Он шел впереди, едва не наступая на пятки высланным вперед дозорным, и все остальные едва поспевали за своим командиром. Еще бы, каждый из матросов тащил тяжелый мушкет, а то и два, плюс припасы – порох да пули, да палаши-алебарды-сабли, да шлемы-кирасы. Хоть моряки и не особенно-то жаловали защитное снаряжение – что случись, живо с ним отправишься на корм рыбам, – но здесь все же одели: и латные кирасы, и шлемы, напоминающие широкополую, с небольшим гребнем, шляпу каски-кабассеты и вычурные, изогнутые, словно морская ладья, морионы. Как раз такой имелся у Фогерти – испанский трофей, изящный, с золотой насечкой; даже у капитана, и у того был куда как проще. Все потому, что старина Бишоп, как и почти все здесь, всегда, всю свою жизнь ходил по морям и к сухопутному снаряжению относился с презрением. Фогерти же, немало повоевавший на суше, наоборот – и кирасу, и шлем, и шпагу берег и лелеял, ценя в них не только боевые качества, но и внешний вид. Ну, красиво же! Приятно любому глазу видеть, как вспыхивает солнце на золоченой рукояти шпаги, отражается в черненых узорчатых латах, блестит на гребне шлема. Красиво, да! И не особенно тяжело – латный нагрудник всего-то чуть больше двух десятков фунтов и весит, вполне сопоставимо с весом мушкета. Удобен, движения ничуть не стесняет, и не то что стрелу – даже из арбалета выпущенную, – но и аркебузную пулю держит! Не всякий, конечно, панцирь столь прочен, но тот, что у лекаря-кондотьера, – да. Толедской работы латы.