– Но это действительно не вяжется с профилем нашего убийцы… Да и исчезновение мальчика тоже.

Оба, как по команде, обернулись, когда в комнату влетел Ангард с переговорным устройством в руке.

– Мальчишку нашли!

– Где?

– В лесу, метрах в трехстах отсюда.

– С ним ничего не случилось?

– Абсолютно. Жив и здоров. Больше я ничего не знаю…

Они быстро прошли по коридору, потом через гостиную, где сновал народ, миновали маленькую веранду с цветами, которые усердно поливал дождь, и по ступеням сбежали вниз, прямо на луг за домом. В лесу поблескивали огоньки. Ирен заметила, что трава между домом и лесом почти полностью вытоптана, и поморщилась. Из-за деревьев слышались голоса. Вскоре они увидели мальчика, его вели два жандарма. Конусы света от их фонарей, приближаясь, дрожали, обшаривая луг во всех направлениях. Мальчик, выходящий из леса между двумя взрослыми… Сервасу на ум пришли сказки братьев Гримм и Шарля Перро. Мать Тео бежала по лугу – обнять сына.

Сервас посмотрел на отца. Вид у того был отсутствующий. Словно все это его не касалось. Он неподвижно стоял под проливным дождем рядом с ними, глядя на подходящего мальчика, будто это был не его сын, а какой-то чужой ребенок. Мартен подумал, что в нем было что-то очень знакомое. Он порылся в памяти. «Божий человек». Ну да, он был похож на актера-непрофессионала Энрике Иразоки в «Евангелии от Матфея»[40]. Самый великий Христос в истории кино. Юный испанец, борец против франкизма[41], который верил не в бога, а в Маркса!

У отца, на вид лет тридцати, был такой же, как у актера, взгляд, жгучий и одновременно нежный. Он стоял под дождем, голый по пояс. Пижамные штаны съехали так низко, что стали видны волосы на лобке. Но его это ничуть не задевало, а может, просто не замечал. Сервас подумал, что в армии он с такими сталкивался.

Когда сын, которого, заботливо обнимая за плечи, вела мать, поравнялся с ним, он погладил мальчика по голове. Скорее машинально, чем от души. Тео не обратил на него ни малейшего внимания, просто прошел мимо, словно его и не было. Сервас вгляделся в отца. Тот, казалось, тоже не испытывал никаких эмоций, его все это не трогало. Он был далеко, совсем в другом месте. Может, опять в Мали. Мартен повернулся к мальчику. Пижама на нем намокла и сильно испачкалась, к растерянному личику прилипли мокрые волосы, и выглядел он так, словно его только что вывели из лунатического состояния. Однако он был в ботинках, и к каждой подошве прилипло по куску вязкой глины.

Все молча вошли в дом.

– Мне надо задать ему несколько вопросов, – сказала Циглер матери, когда та закончила вытирать мальчика полотенцем и переодевать.

Потом обратилась к жандармам, которые его привели:

– Где вы его нашли?

– На тропе, – ответил один из них, – в чаще. Когда он увидел свет фонарей, то сначала испугался, а потом успокоился и всю дорогу молчал…

– А точнее?

– Мы его спросили, что он тут делает и что случилось. Он не ответил. Он вообще ничего не говорил.

Сервас взглянул на мальчика. Ему было одиннадцать, но выглядел он едва на девять, ниже ростом и худее. И Сервас невольно подумал о Гюставе. Мальчик неподвижно смотрел перед собой, пока мать сушила ему волосы феном. Он не выглядел ни травмированным, ни беспокойным. Скорее, безразличным. Может быть, ежедневно видя в таком заторможенном состоянии отца, он и сам впал в апатию. Дети всегда подражают родителям… А может, ему что-то вкололи.

– Надо, чтобы его осмотрел врач, – сказала Циглер, словно угадав его мысли. – У вас здесь есть такие специалисты?

Ангард кивнул.

– Позвоните ему, из постели вытряхните и велите приехать.

Она повернулась к Сервасу:

– Мальчика надо допросить, но я не знаю специалиста, который мог бы его разговорить. А ты?

Он немного подумал.

– Габриэла Драгоман. У нее на визитке написано «психиатр» и «педопсихиатр». Можно попросить ее присутствовать на допросе.

Ирен бросила на него подозрительный взгляд.

– Ты уверен, что это хорошая идея?

В этот момент в переговорном устройстве Ангарда чей-то голос прохрипел: «Мы кое-что нашли».

– Что? – сказал тот и нажал кнопку: – Прием…

– Следы рядом со следами мальчика. Следы взрослого человека… Прием…

Они переглянулись.

– Пошли, – сказала Ирен.

Размер 41–42. Мужские ботинки на рифленой подошве. На тропе, едва проступавшей в лесной тьме. «Слишком уж темно в лесу для ребенка», – подумал Сервас. Следы шли рядом со следами Тео сначала в одну сторону, потом в другую, словно оба разговаривали, прохаживаясь по тропе полночи. Потом следы взрослого исчезли в лесу, а следы мальчика остались. И они были четкие, дождь еще не успел их размыть.

– Есть среди вас тот, кто обнаружил эти следы? – спросила Циглер у Ангарда, указав на тропу.

– Да, – ответил он.

– А это не могут быть следы кого-то из жандармов?

– Нет, – сказал жандарм, который их обнаружил. – Досюда никто не доходил, кроме тех, что нашли мальчика. И это не их следы. Вот их следы, – показал он на другие отпечатки на тропе.

– О’кей. Но проверьте на всякий случай всех, кто находится в доме: не ходил ли кто по тропе, пока мы не приехали.

Она снова взглянула на следы. Их уже начал понемногу размывать ливень и поток грязи, текущий по тропе. А сделать слепки они не успевают. Вот черт!..

– Найдите какую-нибудь линейку или рейку с насечкой! – крикнула Ирен. – Хоть одна должна найтись в комнате мальчика! Скорее! И позовите фотографа!

А пока что она опустилась на четвереньки, прикрыла след рукой, навела на него камеру телефона, и яркая вспышка осветила глиняную тропу.

– Ну что? – осведомился Сервас пятью минутами позже.

– Она была не в восторге, что ее разбудили посреди ночи, – сказала Циглер, убирая в карман телефон, – и сказала, что я не дала ей досмотреть эротический сон, в котором она целовалась с… Они или с кем-то вроде того. Но когда я рассказала про Тео, она сразу проснулась и согласилась немедленно приехать. И просила дождаться ее и пока не расспрашивать мальчика. И поместить его в спокойную, знакомую комнату, подальше от людей, что толкутся в доме. Ну, например, в его комнату или в любую другую, где он будет себя чувствовать в безопасности. И пусть мать остается все время с ним, чтобы его успокоить… И пусть он больше ни с кем не разговаривает… Слушай, а что такое «Они»?