Федор Игнатьевич держал речь. Он убеждал рабочих «по-родственному, по-дружески, по-товарищески, по-добрососедски, как свой своих, как земляк земляков». Федор Игнатьевич сыпал шуточками-прибауточками, обращался он не вообще к толпе, а называл по имени и отечеству то одного, то другого из собрания, задавая вопросы: «А твое как мнение, Василь Васильич?», «А ты как скажешь, Иван Егорыч?», или прибегал к таким оборотам: «Мы вот с Сергеем Федотычем так рассуждаем. Как ты скажешь, Сергей Федотыч?» В ответ на ходы Федора Игнатьевича спрашиваемые мялись, жались. Но впечатление, желательное для Федора Игнатьевича, понемногу усиливалось: искусственно напускалась атмосфера приятельского взаимного делового доверия и доброжелательства. Федор Игнатьевич оказался оратором искусным и опытным. Мне вспомнилось, как в Москве Клавдий Никитич Заозерный сказал про него: «Игнатьич, конечно, плут, но златоуст и толпой владеть умеет, как шекспировский Марк Антоний».

Под конец своей речи Федор Игнатьевич немного попенял рабочим за их «пристрастие к горькой»:

— У нас все норовят и в праздник, и в будни черта под хвост лизнуть, а семьи от того в недостатке… Метну я камушек и в огород хозяина, — жалко его нет здесь, — закончил Федор Игнатьевич, — смелее следовало бы хозяину обороты расширять, а не класть деньгу в сундук, а всю ее шире в дело обращать. Ему бы больше прибыли было, а от прибылей фабрики и рабочим хлеб бы лишний перепал. Не так ли я говорю? Вот и досталось от меня всем сестрам по серьгам.

Меня удивило отсутствие ротмистра Шольца. Я предположил, что это тактический ход серпуховского Марка Антония — удалить на время переговоров этого палача. Но мое предположение не оправдалось, Шольц появился к концу речи Марка Антония. И, появившись, сейчас же заговорил:

— Ну, ну, будем держать порядок, будем работать.

Толпа сейчас же уловила легкий немецкий акцент. Шольц, видно, очень нравился самому себе и тоже вздумал пошутить, как Федор Игнатьевич. Но шутки его вызвали в толпе движение обиды: все знали, что произошло ночью и какова в этом была роль Шольца. Однако ротмистр не заметил, что толпа недовольна его шутками. Продолжая играть роль простачка, он переврал русскую поговорку:

— Как наш многоуважаемый управляющий, я тоже скажу, что надо дать всем сестрам серьгами по ушам.

Раздался враждебный смех. Немец на мгновенно смутился. Зябкий старичок раздраженно крикнул:

— То-то все норовите по ушам! Покороче бы руки-то свои держали, было бы деловитее!

Шольцу стало досадно за свое минутное смущение, и в нем встрепенулся жандармский дух. Он угрожающе зарычал на старика:

— Твоя фамилия?

— Зачем вам моя фамилия? Я говорю то, что все думают. Спрашивайте фамилии всех нас.

— А я спрашиваю тебя: как твоя фамилия? Отвечай, когда я приказываю.

— Ну, Федотов. Зачем вам? Федотов я. Вот, Федотов.

— Имя?

— Да будет вам запугивать нас: «Фамилия! Имя!» Я тридцать лет у Архипа Николаевича работаю, меня все знают, и на меня никто еще не кричал и руки не подымал. И никто не посмеет поднять.

В толпе одобрили старика:

— Правильно, Федотов!

Искусственно созданная атмосфера патриархального благодушия и взаимного приятельства мигом улетучилась, и сразу вскрылась та настороженность, с которой рабочие пришли на эти переговоры. Шольц проваливал дипломатию Марка Антония. Не зная, как поступить со строптивым стариком, Шольц повернулся к Федору Игнатьевичу:

— Господин управляющий, скажите мне, как зовут этого человека и кто он?

Федор Игнатьевич молча обратился к собранию, пожимая плечами и разводя руками: смотрите, мол, меня хотят от вас отделить, но я — ваш и меня от вас отделить нельзя.

— Господин ротмистр, интересующий вас человек находится перед вами, и вы можете прямо от него узнать все, что вам будет угодно.

— За такой ответ тебе, Федя, от меня спасибо, — сказал торжественно старичок.

Растрогавшись, он снял картуз и размашисто поклонился Федору Игнатьевичу.

Марк Антоний снова перетягивал весы на свою сторону.

Шольц с раскрасневшимися ушами стоял в нерешительности. Он наклонился к Федору Игнатьевичу и начал шептать ему, делая укоризненные жесты. Федор Игнатьевич подчеркнуто отнекивался и отмахивался от ротмистра. Шольц, негодуя, прервал разговор, отскочил от управляющего и приказал жандармам:

— Возьмите на допрос этого человека!

Жандарм подошел к старику. Люди зароптали. Послышались даже угрозы. Федор Игнатьевич замахал руками, что-то закричал, но среди шума не было слышно слов. Он подошел к Шольцу и высоко над головой поднял руку, давая знать толпе, что хочет говорить с офицером. Шум не сразу, но затих.

— Я прошу вас, господин ротмистр, от имени нашей фирмы и за моей личной ответственностью — не наказывайте Анисима Егоровича Федотова, старого нашего рабочего, земляка и односельчанина самого Архипа Николаевича.

Шольц уперся и, не слушая Федора Игнатьевича, сделал знак жандарму исполнять приказание. Федор Игнатьевич стал между Федотовым и жандармом и снова обратился к ротмистру:

— Я умоляю вас, уважаемый Август Евгеньевич…

— Нет, не просите, господин управляющий…

Марк Антоний наращивал свой авторитет. Однако Шольц крикнул жандарму:

— Чего стоишь? Делай, что тебе приказано!

Федор Игнатьевич повернулся к рабочим:

— Тише вы там! Не галдите! Слушайте.

Голоса стихли.

— Видите, — сказал Федор Игнатьевич, — беспорядки не ведут к добру. За беспорядки строго наказывают. И сажать сажают, и другое всякое может нехорошее случиться, понимаете сами, и кровь может пролиться. Друзья, позвольте мне предложить вам: уладим дело миром.

Федор Игнатьевич повернулся к Шольцу:

— А вы нам уж отдайте Анисима Егоровича. Мы все здесь вас об этом просим. Этим и начнем восстановление мира и согласия.

— Ну, если не будет беспорядка больше, я окажу… согласие на вашу просьбу. Но предупреждаю! — ротмистр сделал при этом угрожающее лицо и отозвал жандармов от старичка Федотова.

— Так как же, родные? Отсюда прямо, что ли, и на работу? Давайте-ка с богом, по-честному, по-добрососедски.

Марк Антоний уже почти держал победу в своих руках. Это был момент неустойчивого равновесия. Пропустить его было рискованно. Я вышел из-за колонны, протолкался к середине помещения и громко крикнул:

— Товарищи, самое главное вам еще не сказано. Я вам скажу самое главное, что вам надо сейчас знать.

В толпе зашумели:

— Кто это? Кто такой? Откуда взялся?

Марк Антоний понял, что я вмешался не с тем, чтоб поддержать его игру, и решил сразу же спутать карты и внушить рабочим недоверие ко мне.

— Не волнуйтесь, господин ротмистр, — остановил он бросившегося было ко мне Шольца, — это наш гость, вы за столом Архипа Николаевича с ним виделись. А вы, молодой человек, — обратился он ко мне, — сейчас не нужны здесь: все, как видите, в порядке.

Удар Марка Антония был ловко рассчитан. Мое ухо уловило — будто уж прошипело в