— Пора поговорить откровенно. До сих пор у нас не было такой возможности.

— Я всегда была…

— Прошу тебя, — твердо сказал Давид. — Пока что дай говорить мне. У тебя будет сколько угодно времени, чтобы ответить, когда я закончу. Я прошел через сегодняшнюю церемонию только по одной причине. Человек, который хорошо знает жизнь, убедил меня, что отвергнуть тебя перед самой свадьбой было бы не только жестоко, но и глупо.

— Кто? — спросила Бонафилья слабым голосом. — Ракель?

— Нет. Что она знает о жизни? — ответил Давид. — Женщина, с которой я разговаривал, указала, что я потеряю больше, чем приобрету. Сказала мне просто и ясно, безо всяких оправданий, что ты сделала по дороге в Перпиньян и почему, как она думает, ты это сделала.

— Ты уже знаешь? — сказала Бонафилья и заплакала.

— Не плачь, — раздраженно сказал Давид. — Тем более раз тут твоя вина. Это попусту отнимает время и усложняет положение вещей. Она объяснила причины твоего странного поведения с тех пор, как ты приехала сюда. Правда то, что она сказала? Я хочу это знать.

— Что она сказала?

— Что он требовал у тебя золото за молчание о своем поступке.

Бонафилья покачала головой.

— Нет. Он не просил у меня золота. Он требовал сведений, больше, чем я могла ему дать.

— Сведений? — удивленно переспросил Давид. — Ты уверена? Ладно. Дай мне высказать то, что хочу, а потом можешь объяснить, чего он хотел. Я разговаривал с этой женщиной вчера вечером. Долго думал о том, что она сказала, а потом решил поужинать вместе с тобой и членами семьи. Решил, что нужно понаблюдать за твоим поведением с другими людьми. И потом подумать о том, как мне поступить. Это было очень познавательно. Мне стало ясно, что ты думаешь только о себе…

— Неправда! — возразила Бонафилья. — Я всегда думаю о других.

— Только задаваясь вопросом, что они думают о тебе. Разве не правда?

— Возможно. Иногда, — прошептала она, снова прячась в тень.

— Кроме того, я увидел, насколько ты испугана и одинока. Понял, что Ракель тебе даже не подруга, просто знакомая, так ведь?

— У меня больше нет подруг, — печально сказала Бонафилья. Давид едва слышал голос, идущий из темноты в изголовье кровати. — Или сестер. У меня были две подруги, но умерли от лихорадки, а потом скончалась мать. Теперь у меня есть только мачеха, братья и отец. Я очень боялась покидать их и ехать в незнакомое место.

— Это многое объясняет о тебе. После бессонной ночи я пришел к выводу, что эта женщина права. Это не самое лучшее начало для брака, но, по крайней мере, честное. С немалым состоянием, которое оставили мне родители, и твоим приданым, которое еще больше, мы сможем жить вместе независимо и обеспеченно. Это важно. Она сказала мне, что вместо узнавания твоих талантов и добродетелей и открытия твоей дурной стороны, я начну с узнавания твоих слабостей и узнаю твою силу. Теперь — если ты уже беременна…

— Но, Давид, — сказала Бонафилья с отчаянием в голосе, — если да, мы этого не узнаем. Разве что ты отлучишь меня от ложа до тех пор, пока не узнаем, а потом решишь, как быть со мной, — робко добавила она. — Это твое право.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Смелый ответ. Однако незнание лучше всего и для нас, и для ребенка. Насколько это касается меня, любой ребенок, которого ты родишь отныне и вплоть до девяти месяцев после моей смерти, мой, понимаешь? Происшествия в лесу никогда не было. Ты девственница. Имей это в виду. В довершение к обещаниям, которые мы дали друг другу сегодня, ты должна поклясться мне, что будешь хранить эту тайну, как могила.

— Клянусь жизнью, — с пылкостью сказала Бонафилья. — Я и не знала, что мужчина может быть так добр.

— Бонафилья, это не доброта. Я просто решил, что хочу тебя больше, чем расстроен тем, что услышал. Теперь остается сделать последнее.

— Что же?

Давид вынул нож из короткого голенища мягкого сапога.

— Что ты делаешь? Ты не собираешься меня убить? — спросила она, вжимаясь в угол кровати. — После всего, что говорил, ты не убьешь меня, правда? Пожалуйста, Давид.

— Не глупи. Ты просто ребенок. Она сказала о тебе и это.

Он откинул покрывало, поднял свой широкий, расшитый рукав и, усмехаясь, быстро провел ножом по наружной стороне руки.

— Что ты делаешь?

Когда в узком порезе появилась кровь, он вытер руку о ее брачную сорочку, потом задрал ее и покрыл пятнами крови ее бедра, остальную кровь промакнул простыней.

— Отвечаю на твой вопрос. Я спасаю честь моей жены, — сказал он. — Теперь дай мне взглянуть, стоишь ли ты этой боли и страданий. — Снял через голову ее сорочку, поднял свечу и стал смотреть на нее. — Если бы ты принесла мне только свою красоту, — сказал он благоговейным тоном, — без твоей честности и мужества, она одна стоила бы гораздо больше небольшого пореза на руке.

— Ты действительно считаешь меня привлекательной? — нервозно спросила она.

— Я еще не видел такой красивой женщины, — сказал он. — Ну, давай, жена, перевяжи мне руку, чтобы я мог снять сапоги, не измазав все остальное кровью.

Бонафилья хихикнула, беззаботно взяла свой лучший шелковый платок, стерла кровь с его руки, а потом перевязала порез. Муж заключил ее в объятья.

— Твои сапоги, — прошептала она.

— Сейчас не время думать о сапогах.

И утром, несмотря на трагичные события прошедшей ночи, крайне озадаченная Эсфирь вывесила на перила балкона проветриться окровавленные простыни. Те, кто собрался на улице ради новостей, узнали, по крайней мере, то, в чем никто за пределами дома не сомневался — что красивая, юная сеньора Бонафилья была чистой и целомудренной невестой.

Абрам, Юсуф и Мордехай вышли на улицу.

— Можем сберечь денежки у ворот, если перелезем через стену сада, который я знаю, — сказал Абрам.

— Простите, юный сеньор, — сказал слуга, — но это никуда не годится. Сеньор Пере вызвал врача и не будет ожидать, что его задержат, поймав перелезающим через стены.

— Нас не поймают, — сказал Абрам. Слуга поднял факел и посмотрел ему в глаза. — Ладно, ладно, пойдем через ворота, поднимем с постели привратника.

— Сейчас не так уж поздно, юный сеньор, — сказал слуга. — Сомневаюсь, что привратник спит.

Они пошли к воротам, разбудили дремавшего привратника, тот открыл им, и направились в сторону превосходного дома сеньора Пере Пейро.

Парадная дверь дома выходила прямо на улицу. Когда Мордехай громко позвонил, ее почти сразу же открыл слуга и удивился, увидя их. Из задней части дома доносился смех и оживленный разговор.

— Мы пришли повидать сеньора Пере, — сказал Абрам.