litbaza книги онлайнДетективыЗвезда на одну роль - Татьяна Степанова

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 54 55 56 57 58 59 60 61 62 ... 110
Перейти на страницу:

Верховцев с отвращением вспомнил лица своих друзей, когда все это произошло в самый первый раз. Маски. Белые гипсовые маски. У него тоже судорожно кривилась маска, но по щекам — он видел это в зеркале — текли слезы восторга. Да, да, так было в самый первый раз. Самый первый. Потом все происходило уже по-другому. Ибо над ними царил, их вел, ими повелевал запах.

— Нет ничего приятнее хорошо прожаренного куска мяса, съеденного ночью, — шутил Гиберти за ужином, он осторожно взял в руки вертел и впился желтыми зубами в шашлык. Пожевал, подвигал шильцами усов и вернул вертел на блюдо. — Нет, этот как раз прожарен слабо. Мясо розовое, видите — сукровица.

Верховцев подозвал официанта и велел принести итальянцу другую порцию.

— Вкус крови, Игорь, странен, — молвил Гиберти задумчиво. — На первый глоток — противно, а потом... А ее запах... Знаете, мне вспомнилась одна строфа Джона Донна: На запах крови слетаются пчелы из Ада. Говорят, что, если пчела находит то, что ей нужно, она возвращается в улей и сообщает сородичам дорогу к тому месту. И туда уже летит весь рой.

Верховцев в тот момент почувствовал, как сердце дико забилось в его груди: «Вот. Вот ОНО. То, что должно делать, — делай».

— Синьор Анджелико, мне хотелось бы показать вам одну мою работу, — сказал он, с усилием сглотнув комок в горле.

— Да? — Гиберти задумчиво отправил в рот кусочек лимона.

— Это постановка пьесы Уайльда. Моя постановка.

— Да?

— Мне хотелось, чтобы моим первым зрителем стали именно вы.

— Да? — Гиберти слабо улыбнулся. — Это так важно для вас?

— Это смысл моей жизни. Мое искусство...

— Ах, мой милый молодой друг! — засмеялся-закашлял Гиберти. — Жизнь, смысл, искусство... Русские слишком выспренне выражают свои чувства, это еще по Достоевскому заметно. Итальянцы еще хуже — они просто пустомели и болтуны. За всеми этими громкими фразами забывается самое главное: наше ощущение жизни ужасающе недолговечно. Каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят лет — и нас нет. Какой уж тут смысл? Не говорить мы должны, а, сосредоточась всем существом, смотреть и слушать. Смотреть и слушать жизнь, милый мой друг, ибо она преходяща. И если мы займемся только этим, у нас просто не останется времени на все красивые теории о том, что мы «видим и слышим». Нам надо беспрерывно и неутомимо искать новых впечатлений, примерять новые суждения, наблюдать все, все в этой жизни, ибо каждая ее минута уходит от нас безвозвратно. А театр — это призрак жизни, это ее бледная тень.

— Я и приглашаю вас, синьор Анджелико, наблюдать, — тихо сказал Верховцев.

— Что наблюдать?

— Жизнь.

Гиберти усмехнулся:

— Я не хожу в театр вот уже двадцать лет, милый мой друг.

— Но это не театр.

— Что же это?

— Жизнь, — повторил Верховцев настойчиво.

* * *

В ТОТ РАЗ ОНИ ПРЕВЗОШЛИ СЕБЯ. Единственный зритель — синьор Анджелико Гиберти — был их главным судьей. Когда все было кончено, когда Игорь Верховцев в душистых, затканных золотом одеждах, в высокой тиаре тетрарха сошел с маленькой сцены и направился в зал, Гиберти, великий Гиберги, истерически засмеявшись и тыкая тонким смуглым пальцем в то, что еще лежало там, там.., на этой самой сцене, выкрикнул:

— Пчелы из Ада, они прилетят! О, теперь-то они прилетят сюда целым роем! Ибо одна из них, самая первая, — я! Я!

Лели принесла ему вина. Ее руки, окольцованные браслетами, мелко дрожали. Зубы синьора Гиберти стучали о край бокала.

— Я прямой потомок римлян, мой друг. Я всегда мечтал увидеть гладиаторский бой, — шептал он. — И вот я увидел. Мечта сбылась. Но как! Кто бы мог подумать. И где!

Верховцев молчал. Он был потрясен до глубины души. Он слушал себя, анализировал. На этот раз его ощущения были совершенно иными. Совершенно.

— И вы действительно уверены, что там, на квартире на Литл-Колледж-стрит, где собирались поклонники «Зеленой гвоздики», происходило нечто подобное? — шептал Гиберти, дыхание со свистом вылетало из его щуплой груди.

— Да. — Верховцев убедил себя, что так оно и было, и ему хотелось убедить художника. — Да.

— Но Уайльда никто не может упрекнуть в жестокости! — воскликнул Гиберти.

— Разве жизнь может быть жестока? — Верховцев в изнеможении опустился на ковер. — Разве это не ваши слова?

— Да-да, несомненно, но... — Гиберти сумасшедшими глазами, в которых метались страх и восторг, оглядел Зал Мистерий. — Но этого просто не может быть! Я не верю самому себе!

— Но это было. И прошло. Новое ощущение в копилку опыта жизни. Новый стимул ее. Вы удивлены, синьор Анджелико?

— Да, мой друг. Да! Вы поразили меня. Это не то слово, какое я хотел бы сказать. Это слишком тусклое слово для выражения моих чувств. Вы...

— Не я. — Верховцев снял с головы тиару. — Я только раб Мастера, черный невольник в серебряном ошейнике. Он создал это. Он сказал, Оскар О'Флаэрти Уайльд: «Я изменил души людей и облик вещей. Все, что я делал, изумляло. Я взял пьесу, самую ее объективную форму, какая известна искусству, и сделал из нее средство выражения глубоко личного, что есть во мне. Я наделил ее новой красотой. Я пробудил воображение своего века». Это все он, Оскар О'Флаэрти Уайльд.

— Он. — Гиберти закрыл глаза. Смуглая подагрическая рука его впилась в валик дивана. — Он был дьявол, ваш Уайльд, это комплимент, заметьте. И вы дьявол. Очень молодой, очень обаятельный. Дьявол.

— Так пчелы прилетят ко мне? — тихо спросил Верховцев.

Гиберти кивнул. Через день он покинул Москву, а за два часа перед отлетом его секретарь привез в особняк в Холодном переулке подарок для синьора Верховцева. В сафьяновом футляре лежал акварельный рисунок Гиберти:

«Лорд Альфред Дуглас в роли...»

Да-да, в той самой роли, столь талантливо снова исполненной Олли и той нежной белокурой девочкой, говорившей со смешным оканьем по-волжски, которая так поразила его. Первоначальная стоимость рисунка, как узнал впоследствии Данила по просьбе Верховцева, по оценке аукциона Кристи, равнялась двумстам тысячам долларов.

Почин был сделан: первая пчела принесла первый мед. И он на вкус казался и сладок и горек. Это и было начало всего. Гиберти имел в Европе множество друзей. И они проявили не более здравого смысла и не менее любопытства, чем создатель «Совокупления в Эдеме». Можно было заводить картотеку, ждать заказов на места в зрительном зале.

Они вскоре последовали. Господин Ямамото — автомобильный король из Страны восходящего солнца — был не первым, кто хотел увидеть все от начала до конца. Не первым и не последним... Даст Бог, не последним. Даст Бог. «Не кощунствуй, — оборвал себя Верховцев. — Не Бог, а...»

Тут в зале зажегся свет. Первое действие «Волшебной флейты» кончилось, наступил антракт. Мимо их ложи прошла стройная шатенка в открытом белом платье с ниткой жемчуга на шее. Она в упор смотрела на Данилу. Глаза ее сияли. Данила наклонился к Олли и нежно поцеловал его в губы прямо на ее глазах. Шатенка резко отвернулась. Ее лоб, щеки, шея под жемчужным колье стали клюквенного цвета. В оркестровой яме кто-то настраивал виолончель.

1 ... 54 55 56 57 58 59 60 61 62 ... 110
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?