Князь Петр перевел его вопрос с фарси на русский, и остальные участники ужина, больше похожего на производственное совещание, переглянулись.

— Друг мой, — Екатерина Павловна взглянула на молодого перса ласково, но с легкой усмешкой, — тем, кто боится, нечего делать ни в Вене, ни в Берлине, ни в Лондоне, ни в Париже. Французы — наши противники. Здесь мы ведем с ними невидимую войну, и на этой войне все средства, даже безнравственные и аморальные, применяются. Вы от них перешли на нашу сторону с чистым сердцем, с благими намерениями. Теперь мы несем ответственность за вашу жизнь. Мы хотим, чтоб ни единого волоска с вашей головы не упало, чтоб вы долго служили новой родине, которая ныне открывает вам свои объятия.

Княгиня Багратион говорила по-французски медленно, с нажимом произнося наиболее значительные слова. Петр Иванович улавливал общий смысл ее речи и, подтверждая его, качал головой.

Игарри, задумавшись, слушал. Может быть, только сейчас он начал в полной мере осознавать последствия своего побега. До сего момента им больше руководили чувства, нежели здравые соображения.

После непродолжительного объяснения они все-таки выбрали южный маршрут, казавшийся наиболее надежным и безопасным.

Дунай до города Орсова протекал по территории Австрии, где действовала проверенная агентура Разумовского. Далее начинались земли сербские, болгарские, валашские, некогда захваченные турками и включенные ими в состав Османской империи. Но военная кампания 1810 года, начатая в мае, уже принесла русским новые победы. Они заняли турецкие крепости Силистрию, Разград и Базарджик, придвинувшись к австрийской границе. Следовательно, путешествие Игарри становилось короче. Ему требовалось добраться только до первого нашего отряда, действующего на придунайской равнине, до первого нашего офицера, командующего им.

Генерал от инфантерии сказал, что напишет два письма. Первое он обратит к этому самому офицеру и скрепит фамильной печатью Багратиона. В письме будет сказано о поручении государственной важности, которое исполняет его податель, о содействии, каковое должно немедленно ему оказать для препровождения в штаб Молдавской армии и затем — в Санкт-Петербург.

Это письмо Петр Иванович, исполненный решительности, тотчас продиктовал адъютанту. Оно получилось кратким, ясным, похожим на армейский приказ. Любой, кто прочитал бы его, понял, что речь идет о серьезном деле, не терпящем отлагательств. Разумовский одобрил все энергичные выражения Багратиона и предложил сделать дубль письма на французском языке так, на всякий случай.

Второе письмо князь хотел адресовать нынешнему Главнокомандующему Молдавской армией тридцатичетырехлетнему генералу от инфантерии графу Николаю Михайловичу Каменскому. Тут требовался иной подход. Генерал от инфантерии князь Багратион, находящийся к тому же в четырехмесячном отпуске для лечения болезни, приказывать генералу от инфантерии графу Каменскому не имел права. Он мог лишь его просить, всесторонне и убедительно обосновывая каждый пункт. Впрочем, излагать детали подкупа персидского чиновника Петр Иванович не считал нужным. Постороннему человеку знать их необязательно. В таком случае необходимо любезное послание одного частного лица другому, изложенное обтекаемыми, общими словами, верно рисующее ситуацию и завершающееся просьбой, мягкой и настойчивой. За пять минут подобное письмо не составишь, однако генерал уверил, что завтра к вечеру оно появится.

Лакеи подали десерт — большое блюдо с микроскопическими миндальными пирожными на один укус.

Чай в доме княгини Багратион по отечественной традиции, милой сердцу ее сиятельства, всегда наливали из тульского самовара, блестевшего начищенным латунным корпусом, украшенным медалями. Его принесли и поставили на стол на круглом подносе. Фарфоровый чайник с заваркой, водруженный на вершину самовара, наполнил малую гостиную ароматом чужестранных трав. Разливать чай и подавать гостям чашки, тоже было традиционной привилегией хозяйки дома.

За чаем решилось много сугубо технических вопросов. Переводчику персидского посла предложили отдыхать и готовиться к путешествию по Дунаю, но из дома не выходить. К его услугам предлагалась библиотека. В ней имелось несколько книг на французском и немецком языках, посвященных России. История страны, обычаи и нравы россиян, описанные путешественниками из Франции, Пруссии, Швейцарии. Пусть знакомство Игарри с родиной его матушки будет пока заочным, но некоторое представление о ней он получит.

Поручику Древичу предписывалось ночевать в одной гостевой комнате — второй в особняке не существовало — с сыном серхенга Резы. В приказе, отданном на русском языке, Багратион назначал молодого офицера ответственным следить за переводчиком, не спускать с него глаз. А то мало ли какая фантазия придет в голову к тому, кто единожды уже предал своего государя.

Графу Разумовскому пришлось взять на себя более серьезное дело. Следовало найти новые документы для Игарри: паспорт, подорожную. Также требовалась легенда, объясняющая его передвижение из Вены в Туртукай и Бухарест. Проще всего сделать перса коммерсантом, сопровождающим свой товар. Но какой именно, где его взять, на чем везти, как оформить? Ближайшей заботой Андрея Кирилловича становилось исполнение договора о вознаграждении. Завтра предстояло доставить в особняк на Риген-штрассе, двадцать две тысячи золотых гульденов из финансового резерва русской разведки в Австрии. Для графа Разумовского, владельца пятнадцати тысяч крепостных крестьян и обширнейших земельных угодий на Украине и в России, сумма не очень-то значительная, но все-таки.

С улыбкой наливая гостям чай из самовара, княгиня Багратион слушала мужские разговоры. Отныне будущее переводчика ее не интересовало. Она исполнила свою роль превосходно. Птица попала в руки охотников, даже не заметив расставленных силков. Пока господа за столом вели беседу, обсуждая детали конфиденциальной операции, Екатерина Павловна смотрела в окно и размешивала в чашке с чаем ложку малинового варенья. Сахаром она никогда не пользовалась, считая его вредным.

— Вижу, вы загрустили, княгиня, — вдруг обратился к ней Игарри.

— Вовсе нет, друг мой, — ответила она. — Вам показалось.

— Увидимся ли мы в Санкт-Петербурге?

— Конечно, увидимся, — красавица с готовностью кивнула, хотя возвращаться на родину не собиралась.

— В моей жизни произошла огромная перемена, — вздохнул секретарь персидского посла.

— Но она к лучшему, дорогой Игарри. Скоро вы почувствуете это.

— А вы? Вы будете думать обо мне? — спросил ее знаток древнеперсидской поэзии; вероятно, сейчас, в вечерней тиши, ему вспоминались философские четверостишия Гийаса ад-Дина Умара ибн Ибрахима ал-Хайама.

— Буду, — тотчас подтвердила Екатерина Павловна. — Ведь мы провели вместе приятнейшие часы в кафе-кондитерской «Демель». Вы увлекательно рассказывали мне о Персии.

— Не то, совсем не то вы говорите, любовь моя.

— Если вы упомянули это чувство, дорогой Игарри, то оно, по-моему, сравнимо лишь с пламенем лесного костра. Подует ветер, и огонь его взметнется до небес. Наступит штиль, и вот уже угли на земле тлеют еле-еле. Давайте подождем бури.