Пока между переводчиком и заветным ящиком из сандалового дерева, в котором хранились наиболее важные бумаги, находился Хуссейн-хан, пребывающий в отличном расположении духа и задающий вопросы о прелестях шлюх из «Красного цветка», а также Мариам, которая беспрерывно передвигалась по комнате в своих заботах. Она поправляла подушку под седалищем своего повелителя, доставала из шкафа коробку с заваркой индийского чая, собиралась заправить кальян и для того уже сняла глиняную чашечку на верхушке этого изящного изобретения Востока.

Ровным голосом Игарри рассказывал послу про бордель на Ринг-штрассе, про другие статьи, про донос Фархада. Письмо из австрийского МИДа он даже продемонстрировал начальнику. Австрийцы запрашивали о дальнейшем их пребывании в Вене, поскольку первый срок, согласованный между императором Францем Первым и шахом Фетх-Али, заканчивался через три дня.

Посол продиктовал секретарю ответ. Для него требовалась не простая бумага, а государственный бланк, из тех, что хранились в сандаловом ящике. Ключ от него Хуссейн-хан берег как зеницу ока. Но он отцепил его от связки на своем поясе и передал Игарри, ибо произошло некое неожиданное событие.

Несчастная Мариам — да хранит Всевышний ее невинную душу! — опрокинула почти заправленный черным персидским табаком кальян на пол. Глиняная чашечка на его верхушке раскололась надвое. Это привело посла в бешенство. Кальян был испорчен, а он так любил его! К тому же в этой стране кяфиров достать подобную вещь, наверное, будет непросто.

Пользуясь суматохой, переводчик не спеша переложил оригинал протокола в свою кожаную папку под газеты и вместо него оставил копию. Также он извлек из сандалового ящика один лист с водяными знаками и государственным гербом, аккуратно повернул в замке ключ, вернул его послу и сказал, глядя на Мариам, получившую звонкую пощечину от мужа и пытающуюся скрыть слезы:

— Превосходные кальяны продаются в магазине моего дяди Али-Хабиба. Если позволите, завтра я отвезу вас туда.

— А сколько они стоят? — проворчал Хуссейн-хан.

— Чуть-чуть дороже, чем в Тегеране.

Хуссейн-хан, сразу подобрев, предложил переводчику остаться у него на обед. Давно оторванные от родины, они могли только за софре, расстеленной на полу, вспоминать ее краски и запахи. Сегодня нет ничего лучше классического персидского блюда «чело-кебаб»[21]с поджаренными помидорами и солеными огурцами под соусом из гранатового сока, растертых грецких орехов и кардамона.

Игарри поблагодарил за приглашение и отказался. Он объяснил послу, что очень устал и хочет отоспаться после бурной ночи, проведенной в борделе.

Старик, подмигнув, похлопал его по плечу:

— Ладно, сынок, иди.

Насколько спокойно и обдуманно он действовал, извлекая оригинал протокола, настолько сильно разволновался, очутившись в своей маленькой комнатке. Его охватила нервная дрожь, дыхание сбилось, сердце заколотилось в бешеном ритме. Без сил сын серхенга Резы повалился на кровать и лежал, глядя в потолок остановившимся взглядом.

Вскоре ему удалось дотянуться до графина с водой, подслащенной апельсиновым соком. Глоток жидкости помог преодолеть невероятную слабость. Дрожь постепенно улеглась. Кожаная папка с документами валялась на полу. Он посмотрел на нее, словно на какое-то чудо. Прежнее хладнокровие возвращалось к нему, и он, торжествуя, повторял: «Мне это удалось!»

Игарри окинул жилище новым взглядом. Ничего из имеющихся здесь вещей взять с собой будет ему невозможно. Он должен пройти мимо охранника Фархада так, будто отправляется на обычную послеобеденную прогулку по Вене.

Вытащив всю наличность из потайного места за подкладкой баула, он пересчитал и рассовал ее по карманам. Бежевый шелковый шарф, подаренный матерью, переводчик повязал на шею. Четыре голубоватых листа с тяжелыми сургучными печатями он свернул в трубочку, крепко перетянул бечевкой и поместил во внутренний левый карман жилета вместе с собственным заграничным паспортом. Теперь ему захотелось бежать отсюда без оглядки. Однако время еще не подошло.

Игарри переоделся в европейский костюм, оставив один фрак висеть на приоткрытой дверце шкафа, и с ногами забрался на постель. Казалось, карманные часы отсчитывали последний час его персидской жизни. Он сжимал брегет с открытой крышкой в ладони и ощущал ритмичное движение балансира и шестеренок. Стрелка перемещалась по кругу рывками, но ход ее был неумолим и заранее известен.

Княгиня Багратион уже довольно долго сидела перед зеркалом в будуаре и недовольно рассматривала свое отражение. Щеки казались ей слишком бледными, глаза — опухшими и утратившими блеск, губы — вялыми. Это все — следы почти бессонной прошлой ночи. А между тем сегодня — понедельник, ее приемный день. К вечеру она должна выглядеть молодо и свежо, быть веселой, остроумной, готовой отозваться на любое слово, произнесенное гостями.

Генерал встал гораздо раньше жены, позавтракал в одиночестве и уехал к себе в гостиницу переодеваться в парадный мундир. Багратиона пригласили на полковой обед, организованный в его честь, немецкие офицеры гвардейского пехотного имени эрцгерцога Карла-Людвига-Иоганна полка по инициативе их августейшего шефа, фельдмаршала, победителя Наполеона в битве при Асперне, младшего брата императора Австрии Франца Первого. Предполагалось участие в обеде и президента Гофкригсрата фельдмаршала графа Бельгарда.

Что такое полковые обеды, Екатерина Павловна хорошо знала и не имела уверенности, что увидит супруга сегодня или даже завтра. Воспоминания вчерашнего дня занимали молодую женщину. Великолепный фейерверк в Пратере, толпы народа, внезапный приступ боли, появление Игарри у ворот, поздний ужин и разговор о секретном франкоперсидском протоколе, разыгранные ими, как по нотам. Близко, очень близко подошли они к обрыву над темной рекой, откуда нет возврата, и за руку подвели к нему молодого перса. Не пугали, но соблазняли. Закружится ли у него голова от безумной высоты, одолеют ли искусы — и алчность, вечная страсть человечества, скажет ли наконец веское слово?..

Горничная Надин вошла в будуар, держа в руках два фарфоровых сосуда с косметическими смесями. Сначала нужно использовать очищающую: испитое кофе, разведенное молоком до густоты сметаны. Француженка нанесла ее тонким слоем на лицо госпожи и смыла через пять минут, ловко действуя влажными ватными тампонами. Питательную маску по старинному нормандскому рецепту: желтки яиц, растертые с медом и несколькими каплями оливкового масла — она сделала сегодня рано утром, пока хозяйка спала.

Маску надо было держать на лице минут двадцать. Горничная только закончила ее накладывать, как в будуар, постучавшись, заглянул привратник Курт Мюллер. Узрев княгиню в столь необычном виде — с лицом, покрытым ярко-желтой мазью, — он испуганно отшатнулся, и дальше разговор продолжался из-за стены.

Курт прокричал ее сиятельству, что к ней пожаловал гость.