Молча развернулись и гуськом захрустели к автобусу. Последнего пробовали нести на руках, но упали все втроем, шофер еще выбегал смотреть, головой качал.

А я стою с горем на сердце. Холодный степной ветер треплет мои седые власы, вздыбленные после вчерашнего посещения соседской бани, в вытянутой руке у меня дар Париса, а на глазах моих, на глазоньках моих соколиных, стоят сдержанные слезы. Сахар я сразу за спину спрятал. Хотел сначала сюрприз сделать неожиданный, вроде как – оп-па! – кто это нам сахарку принесла? лисичка?! А потом, когда понял все, решил вовсе из-за спины не доставать. Не хотите развивающих заданий, и не надо. Найдутся еще желающие.

Стою с яблочком посреди коровьих свидетельств, за спиной дом мой достойный кренится, колонны – как зубы у полярника: где несколько в стороны, где и вовсе черно от отсутствия, так, для форсу зубы, понятно, что не пригодятся уже для опознания. Гости мои в салоне автобуса осторожно разматывают шарфы и бережно стаскивают друг другу зубами варежки. Один к окну прилип лицом и что-то мне говорит, по губам его судя. Другой уткнулся в плечо третьему и сотрясается, царапая скрюченными пальцами чужой рукав. Ветер с выстуженных степей, повторюсь, вздымает полы моего халата, являя миру много уникального и заповедного.

И на душе как-то… как-то заброшенно.

Вот кто я, если разобраться? Не очень смелый пастушок мрачного заблудившегося стада.

Сегодня оглядывал свою кудрявую отару, замершую под падающим снегом. Смотрел на них, опершись на свой посох, и скреб щетину на обветренных щеках.

– Братья и сестры! Товарищи! – начал я неспешно. – Грехи и сомнения бродят во мгле. Вокруг нас витает не чистый дух, а лихие и хищные потребы. Высокая и черная ненависть безразличного неба прижимает нас к белой холодной земле. Нет никакой надежды на чудо. Мы еще не знаем, вспыхнет ли звезда, которая заставит рыдать крошку Иуду. Рожденный накануне Иуда будет плакать в своей детской кроватке и биться зверенком в своей колыбели. А тот, кто всех простит заранее и будет благодарить предателей, еще не успел родиться. Поэтому давайте предадимся какой-нибудь вздорной и суетливой блажи! Например, давайте покупать подарки начнем! Будем сегодня смотреть на мир глазами белых трудолюбивых людей, держащихся заветов своего сурового сытого бога в богатой шубе и с мешком, в котором он носит грехи одних, чтобы подарить их другим. Жгите все, что видите, короче говоря…

И мы вошли в торговые центры. Со списками подарков. Деньги за которые, уверен, вольются в экономику КНР.

Я уверен, что надо мне учредить еще одну олимпиаду.

Если теперешние олимпиады демонстрируют с помощью реклам и каких-то ритуалов свою преемственность античности, то я хочу создать нормальную варварскую всемирную оргию спорта военно-прикладного назначения.

Два спортивных праздника можно совместить. Пусть они, извините, струятся, не смешиваясь, а как бы, не знаю, дополняя друг друга.

Вот биатлон. Сам по себе он прекрасен. Но ведь можно совместить его с соревнованием по облавам! Бегут биатлонисты, с винтовочками своими, на лыжах, в высокотехнологичных костюмах. Лыжи смазаны всей органической химией. Допинг мощными толчками стучится в висках. Скрипит синтетика…

А тут и мы! Дети природы и разума! На собачьих упряжках, наперерез. С сетями, боевыми двузубцами типа «ухват». На бошках шапки из волка поверх шапок из войлока, бабьи платки, кастрюли, каски. Бубны гудят. Крутятся волчками в экстазе на углях бабки-оленухи: часть босиком, часть – в трофейных коньках. Вой, лай. Полозья в сале визжат на снегу. Арканы.

Я, как капитан сборной варварских народов, на лосе верхом мчусь за каким-то юрким норвежцем, не давая ему перезарядить ружбайку. Лось безумно косит глазами, на рогах у него ленты семи цветов и двенадцати оттенков. Покрыт лось ковром с узором в виде «Похищения из сераля». А у меня в руках головня горящая. Рот оскален. На груди значки, кисточки, театральный бинокль с перламутром и лапки горностая. Косы мои в медвежьем жире. Н-на!

Того поволокли, сдернув с лыжни. Этот бьется в сетях, и в него тычут лыжными палками сосредоточенные удмурты. Этого, посиневшего, тащут на аркане к шатру учета. Вон те, позабыв про конкуренцию флагов, сбились в каре у сосен и залпами шебашат усыпляющими зарядами. Первая волна в рваных кухлянках с хриплыми криками отшатывается, оставляя уснувших по сугробам эскимосов.

Я ввожу в соревнование последнюю замену – свежих манси с боевыми клюшками. Свистят дудки из берцовых костей. Я поднимаю над головой череп росомахи, и свет пламени пробивается из пустых глазниц символа наших игр.

– Коряки! Эвены! Эвенки! Лавой! Жги!

Сиу-томагавочники, кашляя волками, начинают свой губящий все живое разбег. Цель – не дать ни одному белому дьяволу дойти до финиша. Цель у биатлонистов при этом обогащается допзаданием. Зрелищность повышается в разы.

Спасение автохтонов лесотундры, тайги и Арктики выходит на качественно новый уровень.

Еще перед тем обжигающим моментом торжества, когда я, в распахнутой белой шубе на голое тело и в высоких лаковых сапогах на платформе, начал кружиться у шеста, притаптывая левой ногой и поводя плечами, обратил внимание на то, что половина собравшихся яростно отправляет кому-то СМС-сообщения. А эти «кому-то» тоже, видно, сидят за столами, но отвечают регулярно.

У всех такая насыщенная жизнь, что даже на степенное застолье времени нет. Раньше все было как-то иначе. Без вот этого телеграфирования.

Раньше, если уж в промежутке между блюдами захотелось тебе эдакого, знаете, общения, то, поглаживая бороду, выбирая из нее гусиные ошметки и давленую бруснику, поманишь взглядом кого из расторопных и басовито эдак:

– Прохор, ну, ты там распорядись, значит, чтоб поприличней…

И вот уже Прохор вталкивает в жарко топленную горницу какого ни есть собеседника с вываливающимся чемоданом под мышкой. Усаживают его напротив тебя, чуть поддавливая на плечи, несут ему на едином блюде, что собрать смогли второпях: поросенка холодного, пирога с грибами, квашенины хрусткой, лебяжий полоток под луковым томленым взваром на сливках, пряника аржаного с патокой, полоску арбузовую… Сам, не чинясь, нальешь в стакан отогревающемуся из гранной хрустальной бутыли перегонного вина.

– Давай, гостюшка, исповедай нам про диковины какие, что где видел, пока ваш литерный поезд мы в степи не встретили-остановили, как жить дальше думаешь?

Тут и остальные сотрапезники подтягиваться начинают. Тоже им любопытно. Тоже хочут время провесть с душевной пользой, пока состав на путях выгорает да разбеглых по сугробам долавливают, да пока казенного казначея досками деловито давят и пятки ему подщетинивают.

Так, за неспешными расспросами, ночь новогодняя и пролетает. Один то расскажет, другой же – иное. Тут тебе и про электричество, и про кораблекрушения, и про графинь, и про что хошь. Кто и споет, кто и попляшет. Так как-то на душе радостно и светло от всего этого. Дослушаешь про разлученных детей одного богатого американского маркиза, Жози и Джеймса, встанешь, вытирая слезы, губу покусывая, оботрешь на крыльце лицо снежком обмятым, гарью припорошенным, да прямо так, с красными глазами, и сядешь в розвальни.