– Ну и в связи с чем вы все здесь? – спросил я у недлинного строя. – Вам что, мало на сегодня?

– Желаем отомстить за товарищей! – прочувствованно объявил Воздвиженский. Судя по молчанию остальных, они были с ним как минимум согласны.

– Похвально, товарищи бойцы! Только вот загадывать на какой-то позитивный для нас расклад я вам все же не советую – любому из собравшихся всегда может прилететь прямо в лоб белофинская пуля-дура, после чего он останется лежать в этом долбаном лесу и, возможно, даже навеки!

– Мы это понимаем, товарищ майор, – сказал за всех уже Ададуров.

Видимо, некоторой части сидевшего в здешнем «котле» личного состава действительно надоело быть просто мишенями, и, похоже, ребятишки, что называется, вошли во вкус. Иногда это бывает опасно. Как в случае со среднестатистическим сапером, который, как известно, ошибается три раза (да-да, не смейтесь, не один, как все думают, а три!). Первый – когда выбирает эту опасную профессию, второй – когда женится (но тут больше вопросов, скорее, к жене такого специалиста, чем к нему самому), ну а насчет третьего раза, в общем, понятно. Причем в тот самый третий раз сапер обычно «ошибается», подрываясь примерно на трехсотой мине. Начинает думать, что все про мины знает и понимает, теряет необходимое чувство меры и опасности – и привет. Именно поэтому в Великую Отечественную была такая метода – саперам, снявшим около 300 мин, выдавали топор и без разговоров, отправляли строить переправы, дабы малость охолонули и поумерили крутизну. Обычно это помогало. Но не думаю, что в данном случае мне для «выпуска пара» следовало отправить этих добровольцев не в бой, а, скажем, колоть дрова для кухни. Общая установка работодателей была на максимально быстрое возвращение, и для этого следовало использовать любые возможности.

– Так, – сказал я, теперь обращаясь непосредственно к Натанзону: – А вы, Моня, каким образом здесь?

– Я как все, – доложил он и тут же удивленно спросил: – А как вы, товарищ майор, догадались, как меня зовут?

– А интуиция, – усмехнулся я. Не говорить же вслух, что в наше время, встречаясь с такими, как он, русский человек прямо-таки автоматически ожидает встретить Абрашу, Моню или Изю? Тут виной всему прежде всего бородатые анекдоты из одесской жизни, ну и опять-таки «Моней» своего подконвойного, помнится, именовал брутальный старлей Кремнев в известном боевике про похождения «Непобедимого».

– А если все начнут прыгать вниз головой на мостовую с пятого этажа, вы, товарищ Натанзон, тоже сиганете «как все»? – тут же уточнил я на всякий случай.

– В этой ситуации я таки подумаю, товарищ майор, – сказал Натанзон, кажется, понимая юмор.

– Ладно, – сказал я добровольцам. – Вы хоть перекусить-то успели? А то ведь неизвестно, когда вернемся…

А точнее, подумал я, неизвестно вернемся ли вообще, а что вернемся не все – так это, как говорится, к гадалке не ходи.

– Так точно. Поели, – ответил нестройный хор пяти простуженных голосов. Кюнсты при этом молчали, как я уже успел понять, у них по части питания были свои предпочтения.

– Боезапас пополнили? – спросил я на всякий случай.

– Да.

– Не «да», а «так точно», – поправил я бойцов. – Ну хорошо, раз все готовы, пошли навстречу славе, чудо-богатыри! Веди нас, наследник Ивана Сусанина!

Последнее относилось к Смирнову, но ни он, ни остальные на фамилию страдающего топографическим кретинизмом народного героя не отреагировали. Оно и понятно, ведь впервые поставленную еще в 1836 году оперу «Жизнь за царя» в советских театрах с 1918 года как-то не ставили – ну не стыковалась она с большевистской идеологией. И только 2 апреля 1939 г. в Большом театре состоялась премьера ее новой редакции (теперь опера называлась менее пафосно – «Иван Сусанин», злые языки до сих пор утверждают, что правили либретто оперы чуть ли не под чутким руководством самого товарища Сталина), но на регулярной основе сие произведение появилось в репертуаре главных театров СССР только после 1945 года (а точнее, если мне не изменяет память, где-то году в 1947-м). Так что, по состоянию на начало 1940 года мало кто успел побывать в Большом (а уж в этом лесу подобных «театралов» точно не водилось), и можно сказать, что подвиг этого «заводилы» в СССР еще не особенно пропагандировался. Похоже, до поры до времени, пока не станет востребована разная там партизанская романтика, его вполне заменял другой революционный герой, матрос Железняк. Ну тот, из одноименной песни, что шел на Одессу, а вышел к Херсону, то есть прямиком в противоположную сторону…

В общем, признаю, шуточка моя не удалась, и наша ведомая Кюнстом недлинная людская цепочка (я шел в ней вторым, а Кузнецов замыкающим) молча двинулась вперед.

– Москва! – сообщил я двум замерзающим в боевом охранении красноармейцам. На сей раз там торчала уже другая парочка (согласитесь, странно было бы увидеть в карауле тех же самых орлов, что и накануне ночью), но пароль и отзыв остались прежние. Зачем выдумывать что-то еще, если вокруг и так все свои, а финны никаких паролей и отзывов вообще не спрашивают.

– Мина! – ответил незнакомый боец, из покрытого инеем подшлемника которого торчали одни глаза, и мы, миновав «секрет», углубились в ничейно-враждебный лес.

Я посмотрел на часы. Было 12:41. Ладно. Будем считать, что за оставшееся до начала «операции» время мы эту пару километров героически преодолеем, если, конечно, не напоремся по дороге на засаду, как прошлой ночью. Это обстоятельство может сильно затруднить наше передвижение, а в худшем случае вообще сделать наш сегодняшний «великий поход» бесполезным.

В общем, «экспедиция» наша шла к заветной дороге, озираясь и стараясь держаться уже имеющихся следов. При свете дня стало видно, что натоптали в этом лесу действительно изрядно и с точки зрения перспектив наступить, к примеру, на противопехотную мину, идти по старым цепочкам следов было безопаснее. Не скажу, что снег был такой уж глубокий, но местами провалиться по колено можно было запросто. На моих глазах оступившийся (видимо, из-за изрядного веса пулемета) Воздвиженский шагнул резко в сторону и провалился левой ногой в снег практически по бедро. Некоторое время он матерился одними губами (все-таки есть понятие у человека), вытягивая свой, когда-то щегольский сапог наружу. По подобным причинам наше движение не могло быть слишком быстрым.

Окружающая тишина сильно нервировала, и я постоянно ожидал снайперского огня буквально из-за каждой елки, хотя мой «СНА» ничего и не показывал. Похоже, сегодня господа белофинны изменили тактику.

Потом я вроде бы услышал впереди некий металлический шум и, кажется, даже рев двигателей. Или показалось? Во всяком случае, Смирнова эти звуки почему-то не насторожили, и он не остановился.

Так или иначе, мы шли еще минут двадцать, и, наконец, Смирнов встал и поднял руку.

Все верно. Мы вышли примерно в то же место, где были прошлой ночью. Впереди, там, где предполагалась обочина дороги, замаячили между елей, в качестве характерного ориентира, куда более контрастные при свете зимнего дня остовы двух сгоревших танков и грузовика. Я поднял к глазам бинокль. Ну да, они самые, мы пришли куда нужно. Впереди обугленный БТ‐5, за ним дырявый БТ‐7 с перебитой гусеницей, потом закопченные рама и двигатель грузовой машины, а вокруг нас среди деревьев несколько серых мешков – окоченевших до каменного состояния трупов, – мрачно напоминая о том, что бывает с теми, кто зачем-то ходит к этой дороге.