Двое из моих друзей-европейцев оказались гораздо более вовлечены в наркобизнес, чем я мог предполагать. Их обоих неожиданно арестовали. Один был несправедливо приговорен к 10 годам тюремного заключения, второго посадили где-то на 3 года. От них у меня осталось, по всей видимости, уже на бессрочное хранение полкило героина в шкафу. Хотя я уже превратился в раба кокаина, я еще не подсел на другой наркотик, хотя и был полностью готов. Я несколько раз нюхал героин за последние два года, и он мне довольно сильно понравился. Героин отлично вставляет, плюс его можно заполировать кокаином, чтобы получить обратный эффект. Будто бы катаешься на лифте.

Так в моем шкафу поселился демон. Я его вспоминаю по сей день. Ящик Пандоры, который каждый день взирал на меня немым взглядом. Только не открывай меня. В фильмах эта коробочка обычно трансформируется в женщину, в змею, во что-то иное, меняющее форму. В таких мыслях я растрачивал свою жизнь. Я сам переживал метаморфозу как писатель и как наркоман. Две недели я глазел на эти полкило героина, красиво завернутого в коричневую пергаментную бумагу и перевязанного веревочкой, за которую нужно было только потянуть. Я так этого и не сделал, выдержав испытание. По моей просьбе другой друг забрал от меня навсегда коробочку, к моей большой печали.

Я нутром чувствовал, что единственной возможностью для меня и Элизабет разорвать этот порочный круг было уехать из этого города, где большинство людей, с которыми мне нравилось общаться, принимали кокаин, куаалюды и другие наркотики. Нельзя избавиться от пагубной привычки, не отказавшись от устоявшегося образа жизни, лиц знакомых и друзей, извечного напряжения индустрии, повернутой на зарабатывании денег. В долгосрочной перспективе я стремился отправиться в изгнание подальше от моего нового дома посреди райского сада, которым всего три года назад мне представлялся Лос-Анджелес. Теперь же это место пугало. Я действительно ненавидел его: солнце, море, все вокруг!

Некоторые специалисты видят корни дурной зависимости в стыде. Вполне возможно. В какой-то мере здесь сказывается и нелюбовь к себе, которая была очевидна в моих первых двух хоррорах: «Припадке» и «Руке». Я начал принимать наркотики во Вьетнаме: я курил марихуану, чтобы расслабиться, и полагал, что обстановка вокруг давала мне повод для этого. Сейчас я с тем же успехом мог бы утверждать, что в приеме кокаина было повинно напряжение жизни в Голливуде. Однако за всем этим скрывалась еще более мрачная тень. Стыд и ужас присутствовали, это да, но была и тоска по чему-то, чего я не мог достичь, лишь опираясь на свои духовные силы. Пройдут годы, прежде чем я свыкнусь с этим ощущением. Сейчас же я чувствовал себя как в аду.

Кульминацией этого разрушительного цикла стала, как ни странно, моя женитьба на Элизабет Кокс в Сан-Антонио в июне 1981 года, всего через два месяца после выхода «Руки». Я напялил демонстративно роскошный белый смокинг, который был не в моем стиле и в котором я выглядел как ресторанный певец из «Крестного отца». Но все же это была моя вторая свадьба, и после моего скромного первого вступления в брак мне хотелось чего-то большего. Я сближался с самым «сердцем» США: белыми богатыми завсегдатаями загородных клубов, в обществе которых я никогда не чувствовал себя комфортно. Это был день моего посвящения в их общество, напоминавший момент, когда иммигрант-грек Элиа Казан был принят в мир своей жены. По правде говоря, я не помню мгновение, когда мы обменялись брачными обетами под цветочной аркой в саду. Даже простое «Да» ускользнуло из моей памяти. Я заблаговременно до церемонии выкурил травки, принял куаалюд и нанюхался кокаина. Поэтому я ничего не помню. В любом случае, настоящий праздник начался той ночью в снятом пригородном особняке с вереницей машин, оркестром мариачи[85], прекрасной верандой, гирляндами фонариков и веселой молодежью. Хотя я веселился вовсю, я больше думал о том, как мы с Элизабет займемся любовью. В ночь после дня свадьбы нужно заниматься любовью — это была часть негласных правил. Однако после кокаина меня хватило бы лишь на полупарализованный оргазм, часто приходящий с трудом, если он вообще наступал. Удовольствия это не приносило. Элизабет настояла на том, чтобы провести вечер с ее друзьями, и я не помню, чтобы вообще ложился спать той ночью. Элизабет была так же разбита, как и я. В результате вся церемония потеряла смысл.

Я в равной мере мало что помню из нашего медового месяца на Бора-Бора в южной части Тихого океана, кроме того, что мы остановились в каком-то элитном курортном отеле. Меня каким-то образом угораздило захватить с собой, помимо прочего, «Воскресение» Льва Толстого. Я был страшно беспокойным и, как все наркоманы, ненавидел это ощущение. Я закрывался в нашем номере и писал, пока моя жена без сопровождения обследовала остров на велосипеде. Мы встречались ближе к концу дня, который мне нравилось называть временем «винного света», и долго плавали. Но даже тогда мои мысли неизбежно крутились вокруг того, что США в 1950-х неподалеку от Бора-Бора испытывали ядерное оружие, что вода вокруг нас отравлена, как и местная рыба, которую мы ели.

Вот так и подошел к концу этот довольно переменчивый трехлетний период. Он пролетел стремительно, но я как будто бы был в оцепенении. Впрочем, я впал в похожий ступор после Вьетнама. Может быть, я все еще не вернулся оттуда? Возможно, именно об этом и была «Рука»? Судя по всему, я еще не обрел себя и просто не осознавал это. В материальном плане я был удовлетворен собой, как и своим положением в мире и браком с прекрасной женщиной. Но в душе я был несчастен.

Неожиданно мне позвонил Марти Брегман. В течение разговора я постоянно представлял его широченную улыбку. У него было для меня новое «предложение». В умении добиваться своего он дал бы фору Элмеру Гантри[86]. Когда впервые зашла речь о «Рожденном четвертого июля», разговор начался так: «Оливер, купил я тут книгу. О Вьетнаме. Это сенсация! (Любимое словечко Марти.) Отличная рецензия на первой странице The New York Times. Слышал?» Это была та самая история Рона Ковика. Теперь его первыми словами были: «Оливер, когда-нибудь видел „Лицо со шрамом“ c Полом Муни? Аль вчера его посмотрел и считает, что это сенсация! Он думает, что справится с ролью. Ну, ты же знаешь, что иногда он бывает просто невыносим… Но этот фильм для него. Все, что нам нужно, — это сценарий…» И так далее в том же духе. Все то же самое он говорил о «Рожденном». По всей видимости, мистер Пачино только что увидел Муни в «Лице со шрамом» (1932 г.), снятом по сценарию Бена Хехта режиссером Говардом Хоуксом. Его захватила перспектива сыграть эту же роль, в основу которой легла жизнь Аль Капоне. Идея представлялась масштабной, притягательной и коммерчески выгодной, но надуманной. Особого интереса у меня не возникло. После провала с «Рожденным» я поостыл к Алю. К тому же не было желания писать для еще одного фильма об итальянских мафиози (попытки подражателей полностью отбили охоту) и пытаться конкурировать с двумя частями «Крестного отца».