Переезд в Париж, город моей матери, поздней осенью 1981 года и пребывание во Франции в течение зимы было лучшим решением, которое я мог принять с точки зрения отказа от наркотиков. Холодная погода, отличная еда, воспоминания о моей юности и семье, поддержка друзей — все сыграло свою важную роль. И что самое важное — никто из моих французских знакомых не принимал кокаин, который так никогда и не станет модным во Франции. Да я и сам устал от него и не хотел больше употреблять его. Я осознал, что кокаин был для меня в основном связан с определенным «ощущением», которое уже стало однообразным, как бывает и с алкоголем, сексом, азартными играми и любым другим постоянно повторяющимся чувственным впечатлением. Идеи живут дольше по сравнению с чувствами.

После отъезда из Майами, я почти на три месяца завязал с кокаином и всем остальным мощнее травки. Элизабет последовала моему примеру. Речь шла не о полном отказе от наркотиков, а, скорее, о том, чтобы покончить с зависимостью. Оглядываясь в прошлое, могу сказать, что я никогда не сидел на одном кокаине, а смешивал его с депрессантами и алкоголем, чтобы словить максимальный кайф. Мой врач позже отметит, что у меня не хватает в мозгу дофамина — природного гормона удовольствия, и я всеми силами пытался восполнить его недостаток. Но по сравнению со знакомыми мне кокаинистами мне можно было дать где-то 5–6 баллов по 10-балльной шкале. После Парижа я продолжал принимать кокаин в компании, но только по своему выбору, а не по нужде. Это принципиальная разница.

Мы остановились в элегантной трехкомнатной квартире недалеко от Булонского леса, где я без устали бегал 5–6 раз в неделю. Я превращал все то, что извлек из пребывания во Флориде, в киносценарий. В первой половине дня я работал примерно с 10 до 13 часов, после обеда совершал пробежку, затем следовала еще более интенсивная рабочая сессия с 14 до 20 или 21, когда я достигал пика своей работоспособности. Мне было бы стыдно, если бы я не выполнил свою норму, просидев целый день. Я был рад вернуться к такому упорядоченному образу жизни, напоминавшему навязанный мне на четыре года ненавистный распорядок дня в школе Хилл в Потстауне, штат Пенсильвания. Соревнующиеся между собой мальчишки, морозные зимы, долгие часы, проведенные за выполнением домашних заданий, интенсивные занятия спортом, отвратительная еда, будто сошедшая со страниц Диккенса — все это превратило меня в глубоко несчастного юношу, привив мне дисциплину, которая сейчас спасала меня от потакания моим слабостям.

Моя новая версия «Лица со шрамом» рассказывала о Тони Монтане (фамилия была отсылкой к Джо Монтане, в то время квотербеку чемпионской команды San Francisco 49ers[91]) — кубинце-marielito с тюремным прошлым, несдержанном и нахальном парне, который хочет получить от жизни все. Он немедленно начинает приставать прямо на танцполе Babylon Club к любовнице своего босса, Эльвире (Мишель Пфайффер), которая ведет себя с ним как с куском дерьма.

Как Тони и обещал, он забирает себе и наркобизнес, и любовницу своего босса в придачу. Он постоянно ссорится с осуждающей его матерью и становится ревнивым до сумасшествия в отношении своей любимой сестры (Мэри Элизабет Мастрантонио), которую искушает роскошная жизнь в США. Его друг и киллер Маноло/Мэнни (Стивен Бауэр) втюрился в сестру Тони, однако тот требует, чтобы Мэнни держался от нее подальше.

Чем богаче и успешнее становится Тони, тем больше он выходит за всяческие рамки и игнорирует главное правило, о котором ему говорит любовница босса: «Никогда не лови кайф на своем собственном товаре». Прислушивается ли он к ней? А слушаем ли мы кого-то, кроме самих себя? Конечно же, нет. Фраза из оригинального фильма «Весь мир принадлежит тебе»[92] появляется на рекламной растяжке на огромном дирижабле, зависшем в небе над Майами. Хотя Тони теперь окружают со всех сторон настоящие враги (в том числе конкурирующие преступные группировки, поставляющий ему наркотики наркобарон из Боливии, его собственные банкиры и адвокаты, полицейские), его настоящая проблема кроется в раздираемой противоречиями душе. Федералы ловят Тони на отмывании денег и возбуждают дело, от которого он надеется откупиться.

Давление нарастает, и, когда уже кажется, что Тони посадят за уклонение от уплаты налогов, наркобарон Алехандро Соса, который фактически заправляет Боливией и в политическом плане связан с ЦРУ, предлагает ему сделку: обвинения против Тони будут сняты, если он устранит дипломата в Нью-Йорке, который создает проблемы Сосе, изобличая его закулисные махинации в Боливии. Тони соглашается, однако в день покушения (этот сюжетный ход навеян убийством чилийского дипломата Орландо Летельера, чей автомобиль был взорван в Вашингтоне в 1976 г.) дипломат, который должен был ехать один, оказывается в сопровождении своей жены и детей. Тони дает слабину (у него есть причины на это: желание иметь семью, быть со своей любовницей, уберечь сестру — все это смешивается в его смятенном сознании). Он не может убить объект вместе с его семьей. Вместо этого он вышибает мозги главному киллеру.

Есть тонкая ирония в том, что крах Тони наступает именно тогда, когда он пытается поступить правильно, не убивая женщину с детьми. Он переступил черту с боливийцами и понимает это. Тони быстро опускается на дно, все больше злоупотребляя кокаином. По возвращении в Майами он обнаруживает сестру в компании Маноло, психует и убивает лучшего друга под вопли своей сестры о том, что они только что поженились. Она пытается убить Тони. В финале происходит кровавая перестрелка с киллерами, которых наркобарон отправил в Майами. Тони даже берется за гранатомет («Поприветствуйте моего маленького дружка!»), но в итоге его вместе с сестрой расстреливают. Кульминация, достойная оперы.