Марти был разочарован, однако он никогда не принимал «нет» как окончательный ответ. Несколькими неделями позже он снова позвонил: «Привет, Оливер. У Сидни [Люмета] интересное предложение по поводу „Лица со шрамом“. Ты же знаешь, что они с Алем близки — сенсационная команда… Он хочет осовременить сюжет и использовать в нем кубинских Marielitos[87]». Это был неожиданный поворот. США все никак не могли успокоиться по поводу независимости Кубы. Мы перепробовали все: убийства, теракты, вторжение на остров, жесточайшее торговое эмбарго, мы незаконно предоставляли убежище похитителям, преступникам и даже террористам, которые сбегали с Кубы и прибывали на американский материк. Реагируя на наше давление под лозунгами свободы и прав человека, Кастро в условиях тяжелой экономической ситуации с радостью избавился от 125 тысяч диссидентов, которых переправили на лодках из порта Мариель в Майами. Среди них были и около 2,5 тысяч «преступников» и «извращенцев», присутствие которых на территории США сопровождалось огромной волной негатива со стороны общественности, считавшей, что Кастро удалось в очередной раз перехитрить США.

Проект начался в удачное время и давал мне повод уехать из Лос-Анджелеса. В Майами меня ждал иной мир. К тому же я кое-что понимал в кокаине (который в конечном счете будет для главного героя моей версии «Лица со шрамом» тем же, чем алкоголь являлся для Аль Капоне). Наконец, мне предлагали почти $250 тысяч при условии, что фильм будет снят. В то время это был один из самых высоких гонораров за адаптацию сюжета старого фильма. Я согласился, и мы вместе с Элизабет покинули Лос-Анджелес, отправившись в «изгнание», которое в конечном счете затянулось надолго.

В оригинальном фильме итальянец Тони Камонте (Пол Муни), амбициозный новичок («сделай свое дело первым, сделай его сам и продолжай его делать»), вступает в конфликт с ирландскими группировками в северных районах Чикаго. В развернувшейся преступной войне Тони зверски расправляется со всеми противниками. В то же время он пытается приударить за любовницей своего босса-итальянца, который в свою очередь пытается покончить с Тони. Все происходит с точностью до наоборот: Тони избавляется от своего начальника. Тем временем любимая сестра Тони (Энн Дворак) влюбляется в главного киллера на службе ее брата (первая заметная роль Джорджа Рафта). Чрезмерно властный в отношении сестры Тони убивает персонажа Рафта. Затем сестра пытается застрелить брата, но в итоге и Тони, и его сестра оказываются убиты, когда полицейские стараются захватить гангстера. Концовка фильма, навязанная кинематографистам по Кодексу Хейса[88], должна была изображать Тони жалким трусом, который стреляет из своего новехонького пистолета-пулемета Томпсона под огромной освещенной афишей со словами «Весь мир принадлежит тебе». Намеки на инцест, основанные, очевидно, на истории семьи Борджиа в Италии эпохи Ренессанса, стали одной из причин запрета проката «Лица со шрамом» в нескольких городах и штатах. Фильм, снятый с проката продюсером Говардом Хьюзом, так и оставался пылиться в архивах до самой его смерти в 1976 году. В свое время фильм поносили за крайности, однако это не помешало ему стать важной вехой — одним из первых фильмов о гангстерах.

Пребывавший в Нью-Йорке Люмет четко объяснил мне, что желает увидеть в фильме современность и реализм, проблемы иммиграции и войны против наркотиков, политический подтекст, затрагивающий высшие эшелоны власти в правительстве США. Колумбийцы, которые считались наиболее безжалостными среди преступников, перехватывали контроль за торговлей наркотиками у прежних кубинских группировок, которые промышляли этим еще до того, как Кастро пришел к власти. Ямайцы и доминиканцы, с их связями в Нью-Йорке и Джерси, тоже хотели урвать лакомый кусок бизнеса. Из-за этого было пролито много крови. Итальянские мафиози же оставались ни с чем. Это был «новый порядок» с новыми действующими лицами и новыми правилами.

Брегман все организовал, и я тусовался с полицейскими на уровне округа и города, коррумпированными и честными. Майами был настоящим калейдоскопом. Границы территориальных юрисдикций образовывали причудливый лабиринт: выделялись собственно Майами, Майами-Бич и Майами-Дейд Метро, причем эти три части пересекались с зоной ответственности отдела по борьбе с организованной преступностью при шерифской службе округа Броуард, который охватывал престижный Форт-Лодердейл. И это еще не все! Добавьте сюда федеральных прокуроров из Министерства юстиции США и ФБР, а также, будто бы всего этого было недостаточно, только что учрежденное Управление по борьбе с наркотиками. В каждой из этих организаций были свои бюрократические джунгли. Все эти структуры должны были контролировать обширную территорию мангровых болот и сотни бухточек, скрывающих бесчисленные причалы для прибывающих судов и гидропланов.

Я словно вернулся во Вьетнам: флот, армия, авиация, морпехи, которые практически не взаимодействовали друг с другом. Каждая структура была как бы сама по себе (это напоминает ситуацию в сфере безопасности США до и после 11 сентября 2001 года). Как Америка выяснила в 1920-е годы, пытаясь ввести запрет на алкоголь, невозможно остановить потоки товара, который пользуется спросом, а возникающий в результате прибыльный черный рынок порождает новый огромный преступный класс.

После продолжительного периода депрессии, жертвами которого пали такие старые мегагостиницы, принадлежавшие евреям, как Fontainebleau и Eden Roc, Майами захлестнула волна крупных инвестиций в недвижимость. Вдоль Брикелл-авеню и в окрестностях залива Бискейн высились небоскребы, огромные краны и зеркальные фасады, которые вздымались в голубое флоридское небо, усеянное идеально белыми облачками. Днем Южный Майами-Бич выглядел как штетл[89] с пальмами — район проживания сообщества небогатых пожилых евреев. Ночью же он представлял собой поистине поразительное зрелище: скопища оголенных загорелых молодых людей из Латинской Америки, элегантно разодетых и увешанных украшениями, толпились на широких улицах, где изо всех клубов гремели хиты диско «Celebration» или «Get Down Tonight» и где неистово гудели, желая привлечь к себе внимание, проезжавшие медленным парадом по Оушен-Драйв сверкающие Bugatti, Lamborghini и даже Rolls-Royce Corniche.