Да, сценарий получался раздутым, длинным и неряшливым, но я знал, что все это может сработать. Сюжет был актуальным и жизненным, как и оригинал 1930-х, выдержанный в духе Великой депрессии, с гангстерами, вышедшими из бедности и безнадеги. В свою очередь, моя версия «Лица со шрамом» начала 1980-х фокусировалась на действиях антигероя, с ненасытным упоением претворяющего в жизнь материалистическую американскую мечту. Если хотите, это была социальная сатира, карикатурная насмешка над стремлением американцев добиться достатка любой ценой. «Лицо со шрамом» было предвестником моих других работ — «Уолл-стрит» и позднее «Прирожденных убийц», в которых изображены уродливые порождения вышедшего из-под контроля капитализма. Я наполнил сценарий энергией, грубостью, шокирующей злостью и пошлыми остротами, пришедшими мне в голову:

Я намеревался превзойти версию 1930-х, демонстрируя свое «да пошли бы вы» мироощущение по отношению к власть имущим, потому что наконец-то мог себе позволить это. Кинематографические кодексы разваливались. Используемая мною лексика была намеренно провокационной. Один фанат «Лица со шрамом» заметил, что слово «фак» в различных вариациях встречается в фильме 183 раза. Известная своим остроумием актриса Джоан Коллинз шутила: «Я слышала, в этом фильме 183 раза говорят „фак“ — больше, чем некоторым людям перепадает за всю жизнь». В действительности я вписывал «факи» (точно не помню, сколько их получилось в итоге) очень осторожно, исходя из определенного ритма, однако позволяющий себе вольности Пачино заметно увеличил их общее количество, что меня не смущало, поскольку это соответствовало его ощущениям. В одной из моих любимых сцен я смог высказать свое полное и откровенное неприятие цивилизованного общества, которое начинал презирать за ханжество. В первоклассном ресторане на Майами-Бич (его прототипом послужил The Forge) в окружении богатой публики Тони озвучивает свои мысли Маноло и своей новой жене Эльвире, которая прилично под кайфом:

Эти слова во многом отражали мои ощущения после фиаско при вручении «Золотого глобуса» за «Полуночный экспресс» в 1978-м. Я ясно ощущал, что многие в этой аудитории были полнейшими лицемерами, когда речь заходила о войне с наркотиками или войне во Вьетнаме. Без разницы, какую, собственно, войну мы ведем в тот момент. Можем ли мы хоть раз сказать правду? Тони в другой сцене фильма говорит Мэнни: «Вот в чем проблема этой страны. Никто не говорит гребаную правду!» Мой отец, как я отмечал выше, наставлял меня: «Сынок, не говори правду, ты только сделаешь хуже самому себе». Моя мать предлагала мне собственную интерпретацию того же совета, постоянно повторяя: «Ложь во благо — не грех. Мы нуждаемся в такой лжи». Пускай это так, но куда такой образ мысли завел моих родителей? Счастливее они не стали, а только дошли до развода.

Есть еще одна сцена, которая дорога моему сердцу. Тони находится в Нью-Йорке, готовится убить дипломата. С ним — его коллега Чи Чи.

Гнев, который я испытывал в то время, был полностью на подсознательном уровне и в основном проявлялся во время работы над сценарием. В целом мне было за что благодарить судьбу: мне 35, я вернулся в киноиндустрию и занимался делом, за которое хорошо платили. Нутром я чуял, что смогу снова поработать режиссером. Прошло 8–9 недель, и я отправил в Нью-Йорк первый черновик «Лица со шрамом». Без всяких сомнений — Марти и Алю текст понравился. Однако Сидни Люмет заявил Марти, что сценарий получился чересчур жестоким и манипулятивным. Брегман не был согласен, но, к моему огорчению, Сидни отказался от проекта. Полагаю, Марти предвидел такой исход, потому что ему было наплевать на те политические аспекты, которые обычно привлекали Сидни. Марти вскоре обратился к Брайану Де Пальме, который потерпел серьезный финансовый провал с «Проколом» и, как и Марти, воспринимал «Лицо» как масштабный коммерческий фильм-реванш. Мне стало также известно, что Де Пальма ранее пытался договориться с Марти, предложив другую редакцию той же истории (авторства Дэвида Рэйба), основанную на версии 1932 года, но в итоге отказался от своей затеи.

Вместе с Элизабет мы приехали в Нью-Йорк из Парижа в начале зимы 1982 года. Для меня это было воссоединение с городом, который я покинул еще в 1976 году. Всеми силами пытаясь избежать тех опасных соблазнов, с которыми мы столкнулись в Лос-Анджелесе, мы с Элизабет купили себе квартиру на верхнем этаже дома с видом на Мэдисон-авеню в районе Восточных 90-х улиц. Местоположение позволяло нам совершать пробежки вместе с нашими новыми питомцами — лабрадорами — вокруг водохранилища в Центральном парке. К счастью, Лиз также полностью отказалась от кокаина и вела здоровый образ жизни. Мы хотели ребенка и обратились к врачу, который никак не мог взять в толк, на каком основании его коллега-идиот десять лет назад диагностировал у меня бесплодие, тем самым зародив долгое время преследовавшие меня мысли о химической войне. Он сделал мне укол, прибегнув к новейшим методикам лечения, и выразил уверенность, что у нас с Элизабет все будет хорошо. Подобная перспектива значительно улучшила мое настроение.