Джордж Локвуд готов был при первой необходимости прекратить дружбу с О'Берном, но, присмотревшись к своей группе (не как к безликому сборищу молодых людей, объединенных одной лишь целью — закончить в 1895 году университет, а как к коллективу, в котором каждый человек — личность), предпочел все же дружить с О'Берном и еще с двумя студентами. На этих троих он и остановил свой выбор. Из них О'Берн оказался самым ему близким, что объяснялось двумя, казалось бы, противоположными обстоятельствами: во-первых, с О'Берном он отдыхал душой и, во-вторых, О'Берн побуждал его лучше учиться. Двух других друзей звали Эзра Дейвенпорт и Джек Харборд.

Дейвенпорт учился на первом курсе второй год. Он прославился тем, что провалился на экзаменах по всем предметам, так что его возмущенные родители, лишенные возможности обратить свой гнев на Принстонский университет, заставили его с февраля по август заниматься у репетиторов. После этого он был зачислен на первый курс вторично. В девятнадцатилетнем возрасте он уже выглядел сластолюбцем, и, чем старше становился, тем больше эта черта бросалась в глаза. Он был неисправимым курильщиком — сигарета свисала у него с губы, даже когда он разговаривал. Он то и дело отбрасывал назад волосы, упрямо падавшие ему на лоб, и откидывал голову так, чтобы дым от сигареты не застилал ему глаза, — эта манера придавала ему вид человека, вежливо и в то же время скептически слушающего своего собеседника. Джорджу Локвуду потребовалось, по крайней мере, года два, прежде чем он понял, что Эзра Дейвенпорт привязался к нему, что пить он не умеет и что его победы над особами женского пола в значительной степени, если не полностью, — воображаемые. Хотя Дейвенпорта отчислили с первого курса всего лишь за неуспеваемость, тем не менее это утвердило за ним репутацию одного из университетских повес, а его внешний облик рано опустившегося человека придавал правдоподобие той роли, которую он взялся играть. На самом же деле он был вполне заурядным малым, единственным наследником двух крупных состояний, не оправдывавшим ожиданий отца и матери. При иных обстоятельствах он мог бы стать клерком в отеле или скромным служителем церкви, однако и ему суждено было стать жертвою Дела — только уже своего.

Джек Харборд был настолько же праведным, насколько Эзра Дейвенпорт — грешным. Просто не верилось, что человек, доживший до девятнадцати лет, мог оказаться до такой степени нравственно чистым, как трудно было поверить и тому, что Дейвенпорт оказался в этом возрасте столь искушенным. Харборд был не только богат, благовоспитан и хорошо одет, но ему богатство и образование явно пошло на пользу: можно было не сомневаться, что Джек Харборд никогда не воспользуется своими преимуществами в дурных целях. Он был высок, белокур, прекрасно сложен и, когда его выдвинули в старосты группы, был избран единогласно; этому успеху способствовали — едва ли не исключительно — неизменная улыбка и, казалось, неистощимое желание помогать людям.

— Очень хороший человек этот Харборд, — сказал О'Берн. — Хорош с головы до пят. Никаких изъянов, ни пятнышка. Не то что мы с тобой. Наверно, у него даже молочных зубов не было — родился сразу с постоянными, хороший, хороший человек наш Джек.

— Но это так и есть. Почему ты иронизируешь? — сказал Джордж Локвуд. — Разве он не лучше Дейвенпорта?

— Он менее надежен.

— Менее надежен, чем Дейвенпорт? Ты с ума спятил.

— Да как же можно доверять такому хорошему человеку? Дейвенпорту я доверю, ибо заранее знаю, что этот паршивец может выкинуть. А за таким чертовым святошей, как Харборд, нужен глаз да глаз. Будь у него возможность, он бы меня повесил. Но этого тебе не понять.

— Тогда объясни.

— Подожди, сам увидишь. И объяснять не придется. Веревку мне на шею он не нацепит, но и на голос его я рассчитывать не могу. Хотя сам я голосовал за него.

— Почему же?

— Чтобы не было разброда. Харборд знает, сколько студентов в нашей группе, и потеря даже одного голоса может лишить его сна. Из него получится сильный староста, преподаватели будут с ним считаться. Но если он узнает, что его не все любят, это вселит в него неуверенность. В душе он — презренный, несчастный трус. Избави меня боже от таких людей, как он.

Прошло какое-то время, и Харборд предостерег Джорджа Локвуда насчет О'Берна.

— Не бывай с ним слишком часто на людях, Джордж. В клубах считают, что если ты водишь тесную дружбу с тем, кого в клуб не примут, то и сам не будешь полноценным членом.

— Разве О'Берна не примут?

— Если и примут, то, видимо, только в клуб его брата. Но ни в один из тех, куда мы с тобой хотим вступить. Твой отец состоял в «Зета Пси». Теперь таким же стал «Плющ». Так что будь осмотрителен, Джордж. Когда тебя примут, можешь встречаться с ним сколько хочешь, но сейчас послушайся моего совета.

Об этом разговоре Джордж Локвуд ничего О'Берну не сказал: не то чтобы он побоялся огорчить приятеля, а скорее не хотел признать, что мнение О'Берна о Харборде оказалось правильным. Колючая насмешливость — не очень приятная черта, и через несколько недель после разговора с Харбордом Джордж почти прекратил дружбу с О'Берном.

Правда, он виделся с ним довольно часто, но от встреч на людях старался воздерживаться.

— Так что же ты выбрал, Джордж? Уже решил?

— Что решил?

— Как что? Да то единственное, что мы здесь для себя решаем. «Плющ»?

— Об этом не принято говорить.

— Знаю. Только это и слышу. С кем ни заговоришь на эту тему, все отвечают одно и то же.

— Если будешь ходить и говорить, то можешь и в дураках остаться.

— О, для меня это не проблема. У моего брата Кевина спина широкая. Если, сидя на ней, я туда не въеду, значит, ничто не поможет. Кевин ведь бешеный. Если мне не предложат вступить в его клуб, он уйдет оттуда. Конечно, не из братской любви ко мне. Нет. Но у нас есть еще младший брат, и Кевин хочет, чтобы он поступил в Принстон, Джерри предпочел бы Йель, и если клуб Кевина меня отвергнет, то он сюда не пойдет. Таким образом, я оказываюсь как бы посредине, и мне беспокоиться нечего. Все зависит от Кевина. А вот у тебя — проблема другого рода.

— Разве у меня есть проблема?

— Конечно. Но если ты не хочешь на эту тему говорить… Я думал, что ты выскажешься и тебе же станет легче.

— У меня тоже есть младший брат. Он в школе святого Варфоломея.

— Сколько ему лет?

— Он на четыре года младше меня.

— На четыре года. Может, он еще захочет в Йель, или в Гарвард, или в Пенсильванский университет.

— Нет, он пойдет сюда.

— Независимо от того, будешь ты в «Плюще» или не будешь?

— Зависимо.

— Так. Значит, даже назвать клуб не хочешь. Это — признак хорошего тона, Джордж. У Джека Харборда, видно, учился.