— Элали Фенстермахер.

— Ее брат у нас на первом курсе. А она хорошенькая?

— Очень. И притом умеет поддержать беседу.

После перерыва, перед началом второго вальса, Джордж Локвуд познакомился с Элали Фенстермахер и закружил ее по залу.

— Вы были очень любезны с моим братом. Благодарю вас.

— А, вы об этом зеленом юнце? Он славный малый.

— Вы говорите, как Мафусаил. Подождите, когда-нибудь еще пожалеете, что уже не молоды.

— Я — нет. Это женщинам, а не мужчинам хочется казаться моложе. Вы уже начали приуменьшать свой возраст, мисс Фенстермахер?

— Нет. И не собираюсь. Просто никому не буду говорить, сколько мне лет.

— Можете и не говорить. Вам девятнадцать — двадцать. Я всегда угадываю с точностью до одного года.

— Вы очень проницательны, мистер Локвуд.

— Что ж здесь проницательного? Возраст девушки определить нетрудно. Могу угадать возраст любой женщины, если она моложе тридцати. Позже — труднее, а до тридцати — довольно легко. В какой школе вы учитесь?

— Я уже окончила школу. В июне. Училась в Оукхилле.

— Так это же недалеко от Принстона. Подумать только — вы учились поблизости от меня… да и Лебанон не так уж далеко. Вы считаете, что мир тесен, мисс Фенстермахер?

— Смотря чей.

— То есть?

— Если вы подразумеваете свой мир, то он действительно тесен. Три месяца вы жили с моим братом на территории одного и того же университета, а заметили его только на прошлой неделе. Это потому, что ваш мир крохотен. Поэтому мир в целом кажется возле вас бесконечно шире.

— Согласен, хотя я не знал, что попаду на урок высшей математики. Не старайтесь убедить меня, что вы — синий чулок, мисс Фенстермахер.

— И не буду. Разве человека из Принстона можно в чем-нибудь убедить?

— Зачем отчаиваться? Или вы устали просвещать своих друзей из Лихайя?

— По крайней мере, мои друзья хотят учиться.

— Еще бы. Им ведь многое надо наверстать.

— А я считала вас другом Реда Филлипса.

— Что ж, я обязан ему знакомством с вами. Как видите, я признателен ему за этот скромный, простодушный жест человеколюбия. Вы были в прошлый раз на балу в Форт-Пенне?

— Да, а что?

— Как жаль, что я туда не поехал.

— Мой дядя был одним из устроителей.

— Вы игнорируете комплимент? Я сказал: как жаль, что я туда не поехал.

— Я вас слышала, только не знала, хотели вы сделать комплимент или просто подразнить меня.

— И Ред там был?

— Ред Филлипс? Господи, есть же и другие кавалеры, не только Ред.

— И как же их много?

— Как много?

— Как много других? Надо же мне выяснить, сколько у меня соперников.

— Не знала, что вы собираетесь с кем-то соперничать.

— Конечно, не знали, но теперь знаете. Можете сразу избавить их от мучений и заодно облегчить мое положение.

— А вы самоуверенны, скажу я вам.

— Разве не было бы более гуманно с вашей стороны избавить их сейчас же от мучений? Искренне надеюсь, что к тому времени, как я приеду к вам, вы, по крайней мере, отделаетесь от парней, что играют у вас под окном на мандолинах.

— Откуда вам…

— Так это же очевидно. Уверен, что целое лето веселый клуб имени Ф. и М. всем составом поет вам серенады.

— Это вам брат сказал?

— Нет. Что тоже очевидно. Франклин и Маршалл. Лебанон-Вэлли, Муленберг. Лихай, Лихай, Лихай, Gott verdammt sei[19].

— Мистер Локвуд, мне кажется, вы пробовали сегодня пунш.

— Хорошая мысль. Пошли выпьем по стаканчику пунша. Станем за пальмами — и вы пропустите своего следующего партнера.

— Вы отчасти немец, не так ли?

— Моя мать носит фамилию Хоффнер. А что?

— О, Хоффнеров я знаю. В Рихтервилле.

— Это — они. Так что же вы скажете на мое предложение?

— Нет. Если хотите потанцевать со мной еще, спросите Реда. Но в моем списке, кажется, уже все заполнено.

— Ну что ж, я предоставил вам единственную в жизни возможность. Этого вы отрицать не можете.

— Я же не сказала, что вы не можете приехать в Лебанон и навестить меня.

— Верно, не сказали. Это правда? Когда?

— На весенних каникулах. Брат с удовольствием пригласит вас. Места у нас достаточно.

В августе того же года, во время его последних студенческих каникул, они «пришли к согласию». Это означало, что они без официального объявления помолвки решили пожениться и теперь могли следовать определенному кодексу поведения. Элали Фенстермахер сказала своей матери, что Джордж Локвуд хочет с ней обручиться, и та посоветовала:

— Пускай это будет уговор. Пока Джордж не закончил университет, достаточно будет и этого. Так всегда лучше.

По уговору не требовалось, чтобы молодой человек шел к отцу девушки просить ее руки, поэтому отец Элали мог до поры до времени оставаться в стороне. Обычай этот, который у простонародья носил название «встречаться», был весьма удобен, так как предоставлял немало преимуществ и не был связан с риском широкой огласки в случае расторжения. О такой молодой паре просто сказали бы: «Между ними уже был уговор, по потом передумали»; ни ту, ни другую сторону не сочли бы обманутой. В течение этого периода будущие жених и невеста могли часто бывать вместе, но их знакомые не принимали их специально. Уговор подразумевал главным образом то, что оба они переставали встречаться со своими прежними привязанностями и лишь ждали момента, когда будет удобно официально объявить о помолвке. Уговор предполагал большее благородство отношений, нежели помолвка. Больше взаимного доверия и большую уверенность в таковом. Помолвка имела почти юридическую силу и принуждала молодого человека подчиняться законам общественной морали. Уговор же, строго говоря, связывал его лишь честным словом, понятием о приличиях и любовью. С официальной точки зрения при уговоре он чувствовал себя свободнее, чем при помолвке. Официальная помолвка нередко приносила обеим сторонам облегчение, поскольку устанавливала традиционные границы дозволенного: обе стороны знали, что они могут и чего не могут делать. При уговоре, например, девушка могла позволить молодому человеку (не ее будущему жениху) после пикника проводить ее домой, если будущий жених в пикнике не участвовал. Но после объявления помолвки она лишалась права участвовать в пикниках в отсутствие своего избранника. На балу помолвленная молодая леди танцевала лишь с теми партнерами, которых выбирал ей жених; в противном случае помолвка расторгалась по вине невесты, нарушившей это правило.