28 секстилиса. Я принял решение возвращаться в Марабратту. Пойдем дальше на запад, где Черепаховая пересекает открытые саванны, и Сколиодои открываются по самый горизонт. Опять же, будет неплохо на какое-то время отступить в область плоского кероса, поскольку люди крайне плохо выносят здешнее искривление; Алитея жаловалась на кошмары. Даже и не спрашиваю, какие.

* * *

— Семейная охота, буркнул Абель, садясь на свою зевру. — Что же, не имел бы ничего против такой традиции.

Алитея завязала под подбородком ремешки шляпы. Солнце еще не встало, на золотистой траве все еще искрился иней, когда черноволосая девушка вышла из палатки в застегнутой под самую шею толстой куртке, вскочив на верховое животное, она надела широкополую шляпу и натянула на руки кожаные перчатки. Пара следопытов Н’Зуи вышла в ночь, не ожидая приказа от пана Бербелека. Иероним тронул свою зевру пятками. За всадниками трусцой бежала дюжина негров, на самом конце — два нагруженных провиантом и всем необходимым хумия; охота может продлиться и больше, чем один день, возможно, придется заночевать где-то в саванне.

Остальной лагерь спал; на темную равнину они выехали в абсолютной тишине, каждое фыркание животных разносилось будто грохот кераунета; понятное дело, никто ничего не говорил. Молчание — вот форма охоты. Новолуние, на небе остались только звезды, чтобы указывать, где находится север, где юг, где восток и запад, тот самый запад, в сторону которого направляются охотники; силуэты черных следопытов затоплены в самый плотный мрак, ту предрассветную темень, настолько густую, что останавливаются часы, а мысли грязнут под поверхностью яви; охотники заснули бы, если бы не щипающий кожу холод.

Пан Бербелек ехал, закутавшись в такую же черную кируффу, капюшон скрывал лицо. Иногда он ехал помедленнее, иногда же подгонял свою Ульгу. Проезжая мимо участников охоты, он мог свободно приглядеться к сыну и дочери. Они уже держались в седле с подсознательной уверенностью в себе, взятой из Формы нимрода; стремена, по хердонской моде, были подтянуты высоко, ноги всегда согнуты, поводья в левой руке, правая же свободна, чтобы в любое мгновение схватить кераунет — не далее как позавчера Абель подстрелил вот так, прицелившись в течение секунды, хищного какоморфа, который бросился на пасшихся ховолов. Кераунеты (по паре у каждого седла, слева, приклад направлен к голове зевры) всегда были заряжены, с отведенными молоточками; их чистили тщательно по два раза на дню, даже Алитея. В последнее время ее пару раз брал с собой на охоту Зенон Лотте и, по-видимому, сумел заразить охотничьей горячкой, во всяком случае, дал почувствовать ее жар. И вот теперь она заявляла, что сегодня подстрелит своего первого какоморфа. Что же касается Абеля, то после Зайдара, какоморфов на его счету было больше, чем у кого-либо из остальных. Именно он добыл некоторых из наиболее экзотических созданий, хранившихся теперь в повозках джурджи, а точнее — их останки (начиная гнить, мясо какоморфов издавало ужасный смрад).

Когда теперь пан Бербелек опережал сына, догоняя следопытов, он заметил на груди Абеля выпущенный на верх сорочки амулет, сделанный Н’Те из кости одной из убитых Абелем бестий. Тот холодно блестел в свете звезд: трубка сухого льда, внутри которой неустанно кипит белая кровь какоморфа, не выливаясь при этом с какой-либо стороны. Абель утверждал, что достаточно было втянуть воздух с запахом этой крови (он прикладывал трубку к носу, зажимал вторую ноздрю и отбрасывал голову), чтобы изгнать из тела всяческую усталость и возвратить хрустальную чистоту мыслей.

Следопыты Н’Зуи, хотя обычно, в отсутствие нимрода, используемые для обнаружения и спугивания зверья, сегодня должны были довести охотников до места, ранее описанного Зайдаром.

До рассвета оставалось еще полчаса, когда они въехали — пан Бербелек первым — под корни аэр-фикусов, собранных в этой роще за пол-стадиона от северного берега Черепаховой Реки, протекавшей по саванне в широком, мелком русле. Сколиотические фикусы высились в воздухе в десяти-пятнадцати пусах над землей. Зато ее достигали их корни, чашеобразными балдахинами распростирающиеся под стволами. Когда над саванной дул более сильный ветер, вся роща проплывала на несколько стадионов в ту или иную сторону, а гибкие побеги всякий раз заново пытались углубиться в почву. Наверное, именно таким образом аэр-фикусы и прибыли сюда из Кривых Стран.

Охотники вместе со своими верховыми животными укрылись под корнями какоморфических деревьев — Иероним с Абелем и Алитеей, под тем, что было более всего выдвинуто к югу. Они уселись на распушенной, прохладной земле, приготовили кераунеты; пан Бербелек прочистил стекла подзорной трубы, Абель вскрыл бутылку «горького золота», угостил отца и сестру; Алитея отбросила шляпу на спину… А потом были только недвижность и молчание; все уже было сказано и сделано. Они ждали восхода Солнца.

Если бы хоть молчание это было деланным, искусственным, каким-то неудобным; так нет же, оно соответствовало форме минуты, и это была хорошая форма. Пан Бербелек запомнил деликатный шепот листьев аэр-фикуса над головой, треск его корней, время от времени — громкое пердение хумия, запах земли, вкус холодной сырости, когда сорвал и сунул в рот золотистый стебель; монументальную темноту африканского неба — и близкое присутствие сына с дочкой; их наличие как еще один цвет, звук, запах, и тем не менее — не цвет, не звук, не запах, а как бы самое непосредственное чувственное восприятие: Абель, Алитея — именно здесь, под крыльями моего антоса.

На линии горизонта слева от пана Бербелека взорвался алый пожар. Сначала горизонтальная кровавая линия, потом подтек розовой краски, все выше карабкающийся на небосклон и гасящий очередные созвездия, и наконец горизонтальная волна огня, от которой вся саванна затряслась и зашаталась, с треском лопаясь на две части: свет и тень. Неожиданно все вокруг начало истекать тенями; охотники под аэр-фикусом очутились в самой глубокой тени. Тревожный шум прошел по равнине, сорвался ветер, деревья задрожали. Из могилы поднимался бог. Первый шаг… второй… третий… — голова поднята. Исчезла последняя звезда, небо залила глубокая синева, резкий свет ворвался в глаза всего живого и обладающего глазами. Над Африкой встал день.

Пан Бербелек с подзорной трубой у глаза склонился вперед между корнями. Абель протягивал сестре руку с бутылкой «горького золота». Та отрицательно покачала головой, сбросила перчатки, расстегнула куртку.

Пан Бербелек отложил подзорную трубу и схватил кераунет. Это был сигнал; остальные схватили свои кераунеты, присели рядом с отцом.

Они появились на южном горизонте, отражаясь от фона ярко-фиолетовым цветом. Лететь они должны были очень быстро, через минуту можно было уже различить отдельные силуэты. Пан Бербелек невооруженным глазом подсчитал: два, четыре, пять.

— Второй справа, самый крупный, — сказал он.

Все должны были стрелять в одного и того же; не было никакой уверенности, упадет ли он от трех или даже от шести пуль.

Когда они спустились над Черепаховой, готовясь приземлиться на северном берегу, на уютном песчаном завороте — как и предсказывал нимрод, мол, так и сделают, это их водопой — пан Бербелек подбросил кераунет к щеке и нажал на курок. Грохот. Второй грохот, третий. Он уже тянулся за запасным кераунетом. Жертва металась над самой землей, остальные четыре какоморфа в панике взвились вертикально в небо и помчали назвд, к югу. Грохот, грохот, грохот. Алитея раскашлялась от пиросового дыма. Абель подал ей бутылку — теперь приняла. Н’Зуи, визжа во все горло, мчались в сторону Черепаховой, подняв над головами щиты и куррои. Пан Бербелек не спеша направился за ними, Абель с Алитеей тут же опередили его.