19 септембриса, ночь

Так что же, собственно такое, это Искривление? Точка, в которой лопается керос, и от которой по нему расходятся трещины, разрушающие всяческую Форму, чего так боятся хердонцы? Вернулся Зайдар с Веронами. Зайдар напомнил мне про Аль-Каабу: Черный Камень, Аль-Хаджар Аль-Асвад, ведь это тоже мертвый предмет, место — но влияет на все окружающие его формы. Говорят, будто бы он упал с неба. Я обязан писать, спать не могу. Алитея сидит перед палаткой, кормит этих своих птиц, яростно бросает пифагорейский кубик. А если и она погибнет? Нет, конец джурдже, уже не будет никаких охотничьих экспедиций, прикажу возвращаться в Эгипет, как можно скорее. На небе пухнет Луна. Не могу спать.

20 септембриса

Он все еще жив.

20 септембриса, полдень

Все еще жив. Мбула пробовал на вкус его кровь. Говорит, что это может быть заражением, что с его кровью смешалась кровь какоморфа, кровь Крови, и вот теперь внутри Абеля дерутся две морфы, человек с Искривлением. Я этого не понимаю. Что все это значит? Нет такой медицины. Может, следовало бы удалиться от Сколиодои, возвратиться к гладкому керосу — но я боюсь трогать Абеля.

20 септембриса, еще

Шулима извинялась передо мной, еще одна, считающая, будто все это по ее вине. Мегаломания несчастий — это, видно, какая-то мода.

20 септембриса, полночь

Меня разбудил Антон. Абель пришел в себя. Стою перед палаткой: стоны, тень Когтя. Бежит Алитея.

21 септембриса, полдень

Мы заснули рядом с ним, Алитея с головой у меня на груди, сам я уже не чувствую левой руки. Мбула говорит, что все будет хорошо. Н’Зуи снова шумели всю ночь. Абель заснул на рассвете. Он нас узнал, говорил с трудом, но не бредил, голова в порядке, он не сошкл с ума, тело же выдержит. Будет хорошо.

21 септембриса, вечер

Длинный разговор, теперь Мбула его кормит. Чем дальше, тем лучше; он выздоровеет. Остальные вышли, мы разговаривали спокойно. Понятное дело, он начал с самообвинений. Это плохая форма, особенно сейчас; я убедил его. Каков самый наибольший триумф? Не сбежать, когда смерть напротив. Иногда можно плюнуть ей в лицо и уйти, но, бывает, необходимо заплатить полную цену; но мы не сбегаем. Именно в таком огне закаляется истинная Форма. Он это понял. (Сейчас я размышляю: я лгал? Обманывал? Действительно ли коленица была моим наибольшим триумфом?) Я знал, что он ждал этих слов. Ведь я был точно таким, как он, солодость нельзя до конца забыть, до смерти мы тоскуем по этой несовершенности, времени больших потенций. Он хотел схватить меня за руку, но еще не мог. Это я сжимал его руку, наверное, он это почувствовал. Вообще не плакал. Он сильный, так. Мбула говорит, что боль должна быть ужасная. Значит, говорить: будущее, Александрия, да ладно уже, куплю им этот дом, перееду сам, где он еще выздоровеет быстрее, чем в антосе Навуходоносора? Какие-то неуклюжие шутки (но смеятся он еще не мог), рассказы про александрийские романсы, выдумывает, нет, какая разница; ему уже хорошо, а будет лучше. Как только Мбула позволит, мы возвращаемся на север. Взять самого лучшего текнитеса в Эгипте — полгода, и не останется и следа. Итак, я остался коленицким виктором, победил самого Чернокнижника. Ха! У меня отличный сын. Алитея тащит меня танцевать. Черт, как же я устал.

24 септембриса

Он сгнил бы по пути в Александрию, и мы похоронили его в саванне над Черепаховой Рекой.

Край солнечного диска коснулся края стены Старого Города. Виктика наконец-то вырвалась из затора на Канопийском Тракте и свернула в северную поперечную улочку. Остановилась она перед узким зданием с давно уже не ремонтированным фасадом. Пан Бербелек и Анеис Панатакис сошли здесь; фактор кивнул вознице, чтобы тот подождал.

После этого он энергично постучал в главную дверь. Практически сразу же им открыла старая невольница с двумя малышами, вцепившимися в ее юбку. При этом она кричала на пахлави кому-то, находившемуся в глубине коридора, так что Анеису пришлось обратить ее внимание, резко хлопнув в ладоши. Только лишь после того она глянула на прибывших, поклонилась и раскрыла дверь пошире… Они вошли. Невольница прошлепала вглубь дома, не переставая кричать, теперь уже, явно, кого-то призывая. Пан Бербелек вопросительно глянул на фактора; тот ждал, машинально пощипывая себя за бороду. Из открытых проходов в помещения, располагающиеся справа и слева, время от времени выглядывали доулосы, слуги, дети. По заваленному всяким хламом коридору достойно промаршировал полосатый кот; зашипев на пана Бербелека, он выскочил на улицу сквозь не прикрытую дверь.

По лестнице спустилась пожилая эгиптянка в черной химате и серой юбке. Измазанная мукой женщина остановила ее, но эгиптянка отправила ее жестом головы. У нее были седые волосы, что в Александрии было чрезвычайной редкостью.

— Эстлос. Анеис. — Пану Бербелеку пожилая женщина поклонилась, Анеиса одарила холодным взглядом.

— Так я пойду, — поспешно сказал Панатакис и сбежал к ожидавшей виктике.

Оба оглянулись, глядели, как он уезжал. Кот тем временем вернулся и с протяжным урчанием стал тереться о ноги эгиптянки. Где-то на задах дома варили медовуху, запах тек нараставшей волной; Иероним почувствовал, как рот наполняется слюной. Он сглотнул, переложил рыкту в левую руку.

— Афина Ратшут, — начала женщина, опустив взгляд на кота, но пан Бербелек перебил ее тихим голосом:

— Знаю, Анеис все мне рассказал. И то, что вы были ученицей Антидекта. Надеюсь, что Анеис не давил на вас, он не отличает просьбы от шантажа.

— Любая просьба — это уже шантаж, — буркнула та рассеянно, оглядываясь за собой, в полумрак дома. Где-то плакал ребенок, пищала флейта.

Вздохнув, она отбросила ногой кота, поправила длинную юбку.

— Вообще-то, мы уже должны идти. Солнце почти зашло, он встает. Пожалуйста.

Они вышли, эгиптянка закрыла за ними дверь. Пан Бербелек плотно закутался в черную кируффу, натянул капюшон; ударил рыктой ближайшего прохожего, заблокировал путь следующему — так они влились в поток пешеходов, текущий через старый еврейский квартал Александрии.

— Может, все же, было лучше взять виктику.

Женщина отрицательно покачала головой.

— Нет смысла, это недалеко, возле прибрежной стены.

Какое-то время они шли молча. Многочисленные амулеты и камни памяти, которыми была увешана женщина, грохотали и позванивали на каждом шагу. На лбу был прикреплен лингоурион — интересно, какие такие болезни лечит моча рыси?…

Когда с Афиной столкнулся бегущий против потока грязный и совершенно голый мужчина, пан Бербелек подал ей руку.