— Карта, возможно, останется.

— Мы все тщательно распланировали, эстлос. Воздушный змей сконструирован из аэро-деревьев, возможно, ты сам их видел — кружат тут по равнине целыми рощами…

— Да.

— Так что ему не нужно ветра, чтобы удержаться наверху. Вся штука заключается лишь в том, чтобы избежать неожиданного дуновения, когда мы выпускаем и спускаем змея. Но среди нас есть два демиурга метео.

— А не проще ли было воспользоваться воздушной свиньей?

— Мы получили от короля Густава обещание, что он финансирует аренду или закупку аэростата, если эта экспедиция принесет конкретные результаты. Мы высадились на Берегу Зубов пару месяцев назад и теперь продвигаемся на восток вдоль Черепаховой Реки. Если у тебя есть сведения о землях, лежащих к югу от реки, и о природе их какоморфии, мы были бы чрезвычайно благодарны, эстлос, если бы ты поделился ими с нами.

— Почему же вы сами туда не войдете?

Софист удивленно замигал.

— Вы шутите, эстлосс.

— Разве я шучу?

— Это больная страна. Я сам не отважился бы войти в Искривление даже на пару шагов. Мы даже не ночуем возле реки, каждый вечер возвращаясь к повозкам на север.

Пан Бербелек выполнил левой рукой жест, значение которого было неясным, вдохнул и выпустил воздух.

— Если ты достаточно силен… Здесь, впрочем, безопасно, открытая территория, можно быстро преодолеть несколько стадионов, да и само Искривление не имеет такой опоры в природе как дальше, на востоке, в джунглях. Но даже в джунгли можно безопасно зайти стадионов на десять.

Софист какое-то время молчал.

— Ты туда вошел, эстлос, — шепнул он наконец, даже не глядя на пана Бербелека.

— Я и другие.

— А ты вообще хоть понимаешь, что это такое?

— А вы знаете?

— Нет. Но опасаемся самого худшего. Король Густав послал нас, поскольку обеспокоен сам кратистос Анаксегирос.

— А самое худшее — что вы под этим понимаете?

Теофил Агусто поглядел Иерониму прямо в глаза.

— Что является причиной того, что мир именно такой, какой он есть? Что делает камни камнями, воду — водой, коня — конм, человека — человеком? Форма! Форма, которая организовывает Материю относительно конкретных Субстанций. Если бы не морфа, существовало бы одно-единственное однородное болото невозделанной хиле, бесконечная топь бесконечной вселенной. Но где же записана потенция данной Субстанции, прежде чем она вообще станет Субстанцией? Что должен изменить текнитес тела, когда меняет Форму лысого на Форму кудрявого брюнета, всего лишь раз охватив этого человека своим антосом? В чем заключены те силы, которые формируют Формы? Мы называем этот предполагаемый уровень реальности керосом, воском, поскольку любая морфа отпечатывается в нем словно штамп, но никакая из них навечно, и никакая не способна изменить природы самого кероса. Но что бы произошло, если бы керос был уничтожен? Ты можешь себе представить такое, эстлос? Это не было бы даже концом света; конец света тоже обладает собственной Формой. Этого вообще невозможно представить, ибо это смерть всякой Формы. Понимаешь ли ты, чем рискуешь, вступая в Сколиодои? Не здоровьем, ни жизнью, не телом, не душой. Все это можешь утратить, но, тем не менее, остаться эстлосом Бербелеком: больным, мертвым, бестелесным, бездушным. Но когда распадется твой керос… Тогда уже, в соответствии с истиной, нельзя будет высказать какого-либо утверждения относительно Иеронима Бербелека, даже того, что Иеронима Бербелека уже нет.

* * *

Абель проснулся тем утром с предчувствием чуда, заполняющим воспоминания предутренних снов. Жаркая энергия текла по его жилам, не кровь, но ручейки небольших молний, щекочущих изнутри мышцы и кожу. Сегодня он ведет охоту, сегодня он выступит и примет решение!

Парень спешно побрился над ручьем (именно во время джурджи на его лице появилась первая щетина, а поскольку никакой текнитес тела не сморфировал для него вечно гладкой кожи, пришлось быстро освоить чуждое аристократам искусство оперирования острм клинком на собственном горле). Абель вернулся в свою палатку и натянул кожаные шальвары, высокие сапоги, завернул труффу на голове. Помимо того, он пристегнул к поясу готский канджар, еще раз глубоко вдохнул и вышел.

— Папугец!

Он знал, что никто его не удержит: Зайдар не вернулся с охоты с Марком, Юстиной и Клавдией Веронами; отец исчез на несколько дней с Шулимой; Ливий отсыпался после ночной вылазки за Черепаховую. Эстлос Ап Рек и Гауэр Шебрек, самое большее, помямлят что-то и предупредительнопокачают пальцами.

— Дюжину воинов, три хумия, запасы на пять дней, и быстренько, шутро! — рявкнул он на Папугца, как только тот подошел со стороны повозок.

Лишь бы побыстрее покинуть лагерь, рассчитывал Абель, а там я уже буду единственным белым, а поскольку Н’Те нет, поддерживать дисциплину будет несложно. Взять с собой переводчика? Нет, согласно договору, он всегда остается в лагере; потом могут иметь претензии, что это из-за меня…

— А куда это ты собираешься?

Алитея!

— Ой, только не надо, не станешь же мне устраивать проблем — или поедешь жаловаться отцу?

Но сестра, еще мокрая после утреннего купания, лишь обернув вокруг бедер легкую хлопчатобумажную бурду и выкручивая длинные волосы молча, с ироничной усмешкой глядела на Абеля, левая бровь слегка приподнята — и ему уже было понятно, что этой ее формы ему не переломить.

— Ладно, — вздохнул он, — но у тебя всего четверть часа, подгони Антона. Одеваешься и тут же вскакиваешь на зевру.

Сестра чмокнула его в щеку и побежала в свою палатку.

Он глянул на нее, бегущую — белая материя клеилась к ее мокрым ногам, вот она споткнулась на каком-то камушке, размахивая руками и крича слуге, исчезла за стенкой палатки — и на секунду его ослепило видение ближайшего будущего: расширенные от страха глаза Алитеи; Алитея, которой он никак не может помочь; Алитея, разорванная какоморфом, жертва моего бессилия; вот я привожу в лагерь ее изуродованное тело и кладу его перед отцом. Горячая кровь ударила ему в голову, пришлось потрясти ею, словно оглушенный бык. Нет, нет, нет, такого не произойдет. Впрочем, все равно возврата нет — она меня не послушает.

О чем я вообще думаю? Ведь подобные размышления — это просьба о поражении…

Выехали вовремя, сестру ждать не пришлось. Все обошлось без драматических стычек воли, к которым он готовился про себя. Абель махнул рукой, указал направление — выступили без слова. Никто ничему не удивлялся, никто ни о чем не спрашивал — так, еще один выпад на охоту. Понятное дело, это и было наибольшей победой, настолько бесспорным триумфом навязанной воли, что его никто даже и не заметил — из-за чего Абель чувствовал недосыт.

Они сразу же свернули к Черепаховой, к броду. Через час уже были в саванне Сколиодои, стебли Искривленной травы достигали зеврам до груди, Н’Зуи полностью прятались в них.