закончит диссертацию за три года. Маторе советует ему тоже записаться к Шарлю Брюно, знаменитому диалектологу, продолжающему дело «Истории французского языка» Фердинанда Брюно. Тема, близкая теме Греймаса по методу и исследуемому периоду, называлась «Словарь отношений между государством, хозяевами и рабочими в период с 1827 по 1834 год, составленный на основе законодательных, административных и академических текстов». В последующие годы Барт регулярно ходит в Национальную библиотеку на улице Ришелье, чтобы обработать книги по истории рабочего класса в XIX веке. Архивы до сих пор хранят следы его упорной работы. Барт ищет альтернативный метод, который позволил бы ему не тратить время на рабский труд по кропотливому изучению текстов. Он пишет карточки на розовой копировальной бумаге или на желтых листах, разрезанных на четыре части. В верхней части карточки обычно стоит имя автора, слева – дата. В нижней части находится условный номер в каталоге Национальной французской библиотеки. Он делает также списки «значимых слов», вещей, за которыми надо «проследить», например:

1. Ценные слова (начиная с притворной чувствительности, рутины, дам).

2. Диптих (жизнь, мораль / собственность).

3. Клише-пары (лачуга ≠ замок).

4. Смысловые области.

5. Социальная карта слова / Техническая карта слова (завод, мануфактура).

6. Разные типы языка (юридический, моральный).

7. Сдвиги, характерные для переносного смысла.

8. Неологизмы….

Ему интересно, как можно справиться с отсутствием слова, он задается вопросом о потребности в слове. Он расписывает на карточках Фурье и Сен-Симона, а также произведения Беранже, Бланки, Блондена, Бабёфа, Кабе, Армана Карреля, Консидерана и других и посвященные им работы. Он анализирует большое количество газет и парламентских архивов[397].

По некоторым карточкам можно увидеть цель его работы: не просто фиксация понятий или библиографических деталей на память, как это часто бывало у тех, кто писал диссертации в доцифровую эпоху, она распространяется и на содержание: «Весь смысл диссертации должен быть чем-то новым по отношению к этимологии и семантике: слова множатся не через их соединение и производные, а через их дополнения. […] Изменяются состояния, поля слова». Или вот еще одна карточка, в которой хорошо выражены интеллектуальная цель диссертации и ее следствия для осмысления языка:

Мой фразеологический словарь – если бы он был исчерпывающим – позволил бы увидеть степень подвижности артикуляции лексики. Можно было бы точно измерить способность каждого слова к сочетанию. Одно слово может быть численно богаче ситуациями, чем другое. Мы можем произвести классификацию слов согласно их гибкости, эластичности, наэлектризованности, содержанию их валентностей. Последствия неисчислимы, потому что так обнаруживается экстенсивная динамика слов, взятых в ситуации. Это означало бы борьбу с эссенциалистской и ассоциативной идеей языка, в котором каждая единица считается способной, в идеале, к бесконечному числу комбинаций, что неверно, так как существование слова вписано в определенные возможные пределы ситуаций. Это проблема человека и людей. Слова не свободны: существует пространственная смерть слов.

Энергии было потрачено много, хотя эта подготовительная работа и не привела к созданию последовательного дискурса. В методе уже чувствуется нежелание аргументировать. Однако оба научных руководителя довольны его прогрессом. Личное дело Национального научного центра содержит хвалебные отчеты Брюно и Маторе. Например, последний пишет:

Я могу положительно оценить значительный интерес, который представляют работы господина Барта, проанализировавшего большое количество газет и административных и законодательных текстов, а также авторов той эпохи: романистов, историков, политических публицистов. В своем исследовании господин Барт использует тексты, даты которых известны; они основаны на конкретике слов, следуя объективному методу, который используют сегодня большинство французских лексикологов. Можно сказать наверняка, что господин Барт благодаря методу, доказавшему свою эффективность, а особенно благодаря своему уму и культуре, оценить которые мне не раз предоставлялась возможность, внесет самый высокий вклад в изучение этой эпохи, в которую появились большинство современных идей об обществе[398].

Хотя Барт уделял время работе над диссертацией, он мог почти поровну разделить его между написанием статей для журналов, подготовкой своих книг и работой с документами. Рабочий график интеллектуала окончательно сложился. Это не спасает его от постоянных депрессий. Довольно сильная депрессия случилась у него в 1951–1952 годах. В тридцать семь лет он чувствует, что приближается к середине жизни: повторяющийся мотив, превратившийся в заезженную пластинку.

Распространенный – и довольно банальный – кризис «среднего возраста», но, увы, mezzo del camin di nostra vita[399]– даже еще пустыннее: я все еще ничего не осуществил. Я прихожу к зрелому возрасту с не до конца реализованной юностью. По правде сказать, меня беспокоит не то, что я старею, а то, что старею, так и не исчерпав социальные ритуалы каждого из возрастов[400].

Несмотря на многочисленные планы, все более неотложные заказы статей и готовящиеся к выходу книги, у него до сих пор не наметилась программа vita nova. Чтобы жизнь изменилась, Барту сейчас, по-видимому, нужно, чтобы в ней появились другие люди. Почти обязательная связь между интеллектуалами и коммунизмом очень его утомляет. Он желает видеть новых людей, заводить новые знакомства. Его лучшие друзья, Ребероль и Греймас, находятся за границей, и он встречается с ними лишь на короткое время. Робер Давид несколько отдалился. Сиринелли снова в Париже, но религиозное обращение привело его к такому политическому анализу, который Барт посчитал фашизоидным и из-за которого сам отдалился от него. Он не знает, что делать по вечерам, где их проводить, с кем встречаться. Он ходит на кетч на Элизе-Монмартр, где сражаются Палач из Бетюна и Белый ангел; ходит в кино, на концерты, в театр. Ночи захватывают его, но не удерживают. Разнообразие вносят поездки: они освобождают его жизнь и его существо. В июле 1951 года он провел три недели в Дании, а весной 1952 года поехал повидать Пьера Жиро, который работал в Гронингене, в Голландии. Он пользуется возможностью совершить настоящее туристическое путешествие, которое ведет его из Амстердама в Гаагу, из Рейксмюсеума в Маурицхёйс, где он влюбляется в голландскую живопись, которая вдохновляет его на идею критики, основанной на сюжетах, а не на картинах и школах. Он чувствует себя легко за границей, где не приходится оглядываться на мать или положение в обществе. Он заводит отношения, часто выходит по вечерам, ему удается «жить свободно», как он скромно пишет в своих письмах.

Последнее решающее знакомство в те годы – а их было немало – это знакомство с Жаном Кейролем, с которым он встретился благодаря Альберу Бегену[401] после рецензии Барта на «Лазарь среди нас», опубликованной в газете Combat 21 сентября 1950