– Я думала, ты родился в Париже.

Он кивает.

– Мы все здесь родились и жили до восьми лет, но потом приезжали только на выходные и каникулы.

– Ты был рад вернуться?

Он некоторое время молчит, обдумывая ответ, а потом честно признается:

– Я был определенно рад переменам. Мне необходимо было сменить декорации и подышать иным воздухом.

Я не знаю, что ответить, и просто молча смотрю на Рафаэля. Он берет мое лицо в ладони и нежно целует в губы.

– Да, я определенно рад вернуться в этот город, – шепчет он. – Так что, ты хочешь посетить город мертвых?

Я удивленно приподнимаю брови:

– Сегодня?

Он улыбается.

– Сейчас. Или ты намерена потянуть еще несколько лет, прежде чем все же решишься?

Я растерянно смотрю на него.

– Мы же не планировали.

– А что нам мешает спланировать это сейчас?

Я продолжаю молча таращиться на него, и он качает головой.

– Смотри, ты недовольна, что туристы знают об этом городе больше тебя, я предлагаю тебе исправить это прямо сейчас, а ты сомневаешься. Понимаешь весь абсурд ситуации?

Я пожимаю плечами.

– Что ты пытаешься этим сказать?

– Я пытаюсь сказать, что тебе нужно понять, действительно ли ты хочешь посетить Пер-Лашез, или тебя просто злит, что другие там были, а ты нет.

Я молча прикусываю губу и отвечаю:

– Я действительно хотела бы там побывать.

– Если ты чего-то хочешь, делай. Всегда просто делай. Ведь… – он замолкает.

И я целую его, потому что знаю, чего он не договаривает. Ведь однажды жизнь может окончиться. И тогда менять что-либо будет уже поздно.

У входа на кладбище с нами здоровается пожилой мужчина в старом клетчатом пальто.

– Бонжур, – радостно восклицает он, – кого вы ищете?

Мы переглядываемся.

– Оскара Уайльда, – наконец решает Рафаэль.

– О, он мертв, – отвечает мужчина, разражаясь безумным смехом.

Рафаэль качает головой и улыбается. Старик дрожащими руками подает нам помятую карту.

– Не зря это место называют городом мертвых, – говорит он. – У каждого участка есть номер, вы встретитесь с Оскаром у номера восемьдесят девять. Передавайте ему привет от Жана!

И он отходит, здороваясь с другими посетителями и интересуясь, кого именно ищут они.

Рафаэль открывает карту и минуту изучает ее.

– Кладбище закрывается в шесть часов. Кому именно мы хотим навести визит?

Я приподнимаю бровь.

– Давай действительно начнем с Уайльда.

Он кивает и спрашивает:

– Ты знаешь, какими были его предсмертные слова?

Я качаю головой.

– Он сказал: «Убийственная расцветка обоев! Кому-то из нас придется уйти».

Я смеюсь.

– Серьезно?

Рафаэль ухмыляется.

– Ну, меня там не было, но такова легенда.

Он берет меня за руку, и мы идем по дорожке. Кладбище действительно похоже на город, где на железных кованых указателях выбиты номера участков. Мы проходим мимо красивых, похожих на дворцы, усыпальниц, мимо склепов со скромными или величественными надгробиями. Рафаэль показывает мне колумбарии, назвав их многоквартирными домами.

– Правда, немного странное ощущение? – говорю я. – Я имею в виду, атмосфера здесь абсолютно не мрачная, будто мы гуляем по парку.

– По сути, это музей надгробной скульптуры, – кивая в сторону красивой усыпальницы в готическом стиле, отвечает он.

Мы подходим к номеру восемьдесят девять. Рыжеволосая девушка целует сфинкса, высеченного на надгробии Оскара Уайльда, и на нем остается красный след помады. Потом она вытаскивает помаду другого оттенка и пишет рядом признание в любви. Все надгробие покрыто отпечатками губ и признаниями.

Я удивленно смотрю на Рафаэля, тот пожимает плечами.

– К нему приходят за вечной любовью, – раздается сзади голос того самого мужчины в клетчатом пальто. Мы оборачиваемся, и он, блестя глазами, подходит ближе. – Нужно прошептать желание и поцеловать сфинкса. Но, говорят, Уайльд исполняет только желания самых страстных и отчаянных, поэтому многие пишут признания, чтобы он их заметил.

– Они просят о вечной любви? – спрашивает Рафаэль.

– Кто-то о вечной, кто-то о взаимной, все по-разному.

– Вы тайный хранитель этого места? – с улыбкой спрашиваю я.

– Он самый, – смеется мужчина.

Постояв в задумчивости несколько мгновений, Рафаэль смотрит мне в глаза, а потом подходит к надгробию и целует сфинкса.

– Что же ты загадал? – тихо спрашиваю я.

Он обнимает меня и шепчет на ухо:

– Ты и я – навсегда.

Я улыбаюсь.

– Ты забыл накрасить губы и не оставил след.

– Мне это и не нужно, во мне и без этого достаточно страсти, – подмигивает Рафаэль.

– Ты правда в это веришь?

– А ты сомневаешься? – с издевкой интересуется он.

– Я не об этом, – я прикусываю губу, а потом повторяю: – «Ты и я – навсегда»?

Он заглядывает мне в глаза.

– Если захотим.

– Я хочу, – шепчу я, и он обнимает меня крепче.

– Значит, решено.

Доступ к могиле Джима Моррисона закрыт железной оградой, но его поклонников это не останавливает, надгробный камень усыпан цветами, и вообще на этой аллее кипит жизнь. Кто-то громко и отчетливо напевает мотивы песни «The End». Мы останавливаемся рядом с двумя парнями, которые бесстыдно курят марихуану и громко смеются.

– Я не знал, что она огорожена, – бормочет Рафаэль.

– Ее из-за нас закрыли, – подмигивает один из парней. – Даже перезахоронить Джима хотели из-за вандализма, – он рисует в воздухе кавычки вокруг последнего слова и ржет, – но по посещаемости его могила, кажется, на пятом месте. Короче, не выгодно убирать его отсюда.

Рафаэль ухмыляется своей неповторимой усмешкой и весело говорит:

– Значит, теперь вы перелезаете через забор!

Парни хохочут.

– И не говори, они тут устроили нам настоящий рок-н-ролл.

Рафаэль смотрит на меня и снимает кожаную куртку.

– Нельзя посетить могилу бога и ничего не оставить, – говорит он, стаскивая с себя футболку с логотипом The Doors. Потом одним прыжком преодолевает ограду, а я смотрю на его голую спину с огромной татуировкой. Он кладет майку на надгробие и проводит по нему рукой, что-то шепча, надевает кожаную куртку на голое тело и возвращается.