Непоседа-ветер – желанный гость в любом доме, от лачуги нищего до имения знатного самурая. Он несет с собой лучшие из даров: прохладу и свежесть после изнуряющей жары и духоты. Колышутся, тихонько постукивают бамбуковые шторы, впускают в дома живительное дыхание ночи.

Поплутав в лабиринте кривых улочек северной окраины, ветер выбрался на широкий мощеный въезд, идущий в гору. Взял разгон, да вот беда! – налетел на крепкую дощатую ограду высотой в полтора человеческих роста. Въезд оказался ко́роток: он упирался в ворота богатой усадьбы, стоявшей особняком даже от соседних, отнюдь не бедных домов.

Но что ветру ограды и препоны?

Насмешливо свистнув, он юркнул в проем под вызолоченной надвратной крышей с загнутыми краями – и пошел, понесся, рванул вперед, осматриваясь с любопытством. Заглянул в сторожку, растрепал волосы караульщика, отчаянно боровшегося со сном. Человек встрепенулся, заморгал, словно не понимал, кто он и как здесь оказался. А ветер уже скользнул прочь, к господскому дому, на мягких кошачьих лапах прошелся по веранде, вспрыгнул на перила. Устремился к внутренним постройкам: домам вассалов и слуг, кухне с каменными стенами, конюшне, сараям. Ворвался в сад, разбитый не столько для пользы, сколько ради красоты; огладил ветви сакур, потеребил зеленые шапки сосен, взволновал листву одинокого клена.

Серебряный серп месяца с саркастической улыбкой наблюдал за ветреными забавами. С черных небес, щедро припорошенных алмазной крошкой звезд, все это выглядело детской шалостью.

Вдоволь насытившись ароматами сада, ветер вернулся к господскому дому. Шевельнул шторы на окнах, проник внутрь, развеял остатки резкого запаха, что витал в помещениях. По всей видимости, перед отходом ко сну здесь, желая избавиться от докучливых комаров, жгли на жаровне смесь из сушеных цветов розовой ромашки, сосновых опилок и измельченной мандариновой кожуры.

В ответ на сухой шелест планок в глубине дома раздался тихий скрип. Звук повторился, на сей раз с другой стороны. Пару мгновений тишины – и вот опять скрип, ниже тоном. Казалось, дом был живым существом, которое тихонько дышит, посапывает и ворочается во сне, скрипя больными суставами. Дышали деревянные полы и стены, стропила и балки, еле слышно перешептывалась бамбуковая черепица на крыше…

Все это не объясняло, почему бумажная дверь в западном крыле вдруг пришла в движение. В доме царила темнота, никто кроме ветра не смог бы уловить плавное скольжение. Тьма в проеме ожила, зашевелилась, вытекла в узкий коридор, обретая очертания, схожие с человеческой фигурой.

Вор? Призрак?

Плод разгулявшегося воображения?

Кому-то из домашних приспичило на двор по нужде?

Тень двигалась с большой осторожностью. Пение половиц под босыми ступнями вплеталось в общую мелодию, не нарушая ее. Призрак – тот ступал бы бесшумно. Кто-нибудь бодрствующий, настороженный, с чутким слухом сумел бы уловить легкий диссонанс в шорохах и скрипах, заподозрить неладное. Но в доме все спали.

Все, кроме таинственного полуночника.

Вот он миновал коридор. Вот шагнул в главную залу – более просторную в сравнении с другими помещениями. Здесь было светлее. Лучи ущербного месяца проникали сквозь щели в шторах, расчертив пол тонкими полосами. Темный силуэт распался надвое: на пол, перечеркнув лунные штрихи, легла черная тень, а над ней вознеслась человеческая фигура, скособоченная странным образом. Человек решительно шагнул к семейному алтарю. Пол под его ногами заскрипел сильнее, но полуночник не обратил на это внимания.

В шаге от алтаря фигура снова распалась на две неравные части. Человек – ничуть не скособоченный, как оказалось – плавно взмахнул руками, и сверток, который он до того прижимал к животу, с тяжелым шелестом развернулся и лег на пол.

Циновка? Покрывало?

Человек опустился на колени перед алтарем. Дом затаил дыхание: ни скрипа, ни шороха. Щелчок кресала в напряженной, пропитанной тревожным ожиданием тишине прозвучал как удар грома. На алтаре затеплился желтый огонек. За ним – второй. Две восковые свечи, какие могли позволить себе лишь состоятельные люди, горели ровно, не мигая: ветер ни малейшим дуновением не беспокоил их. Алтарь словно выдвинулся из мрака. Стали видны лакированные уступы, подобные ступеням лестницы, ведущей в рай. На них стояли курильницы и чаши для подношений, лежали бамбуковые футляры со свитками священных текстов. Венчала алтарь гравюра, изображавшая восхождение праведников в царство будды Амиды.

А в самом центре…

Игра теней? Игра воображения? Морок?!

Малый меч в гордом одиночестве покоился на подставке из благородного дерева кейяки: темно-золотистой, с изысканными волнами древесных разводов. Клинок прятался в черных лаковых ножнах с иероглифами, нанесенными на них серебром.

Человек поклонился, коснувшись лбом пола. Он был обнажен по пояс, торс его искрился. Пламя свечей отражалось в мириадах мельчайших бисеринок пота, выступивших изо всех пор. Это было бы неудивительно жарким днем, но не во время благословенной ночной прохлады.

Впрочем, вознесение поздней молитвы перед семейным алтарем вызывало не меньшее удивление.

Человек выпрямился. Протянул вперед обе руки, с благоговением взял с подставки меч. Излишняя почтительность сыграла с полуночником злую шутку: меч вывернулся у него из рук. Клинок упал на пол с таким грохотом, словно в доме рухнула опорная балка, а сейчас за ней последует крыша.

В ответ кто-то заворочался в восточном крыле дома.

Ничуть не изменившись в лице, человек поднял меч. Хрипло прошептав пару слов, извлек из ножен клинок. Меч тускло блеснул. Золотистое пламя свечей стекало по лезвию: вот-вот прольется на пол – и не миновать пожара.

Шло время, человек медлил. Застыл, как если бы забыл, что собирался делать. Затем он обернул клинок – ту часть, что ближе к цубе[28] – плотной бумагой и, поудобнее ухватившись за импровизированное продолжение рукояти, направил острие себе в живот.

– Мой долг! – громыхнул низкий рык. – Я исполню его!

Слова прозвучали как призыв. В дверях залы возникла еще одна фигура: ни дать ни взять, бес, вызванный заклинанием. Новый гость замер, словно скованный льдом посреди лета. Человек у алтаря шумно выдохнул, вонзил меч себе в живот. Брызнула кровь. Она растопила ледяной панцирь, сковавший беса – или кто там явился на зов.

– Не сметь!

С прытью, какую нельзя было заподозрить в грузном теле, новый гость метнулся к алтарю. Налетел на самоубийцу, опрокинул, силясь вырвать меч. Оба соперника с рычанием покатились по полу, мертвой хваткой вцепившись друг в друга.

– Я должен!

– Не сметь!

– Семья!

– Приказываю!!!

– Мой долг!

– Остановись!