– Влюбленный идиот!

Донат фыркнул и развалился на стуле:

– Знаешь, мне его немного жаль.

«Потому что ты такой же идиот», – подумала Мария, но вслух сказала:

– А я давно уже никого не жалею, кроме себя. Ну да ладно, ближе к делу. – Она обвела глазами комнату, остановив взгляд на чемодане – неизменном спутнике ее поездок. – Мне нужно собираться, Донат. Я возвращаюсь в Венецию.

Юрист хрустнул пальцами:

– Это необходимо?

Она вздохнула:

– Боже мой, неужели ты не понимаешь? Я должна контролировать процесс. Может быть, придется что-то подкорректировать, подсказать этому болвану Павлу.

Донат аккуратно вытер усы:

– Знаешь, дорогая, тебе может понадобиться моя консультация. В таком случае шли мне телеграммы и письма. Давай сразу договоримся использовать шифр. Скажем, дорогой Павел будет Аделью.

– Аделью? – Она расхохоталась, продемонстрировав белые подковки зубов. – Почему Аделью?

Он пожал плечами:

– Мне показалось это забавным. Как же мы окрестим бедного Николя?

Тарновская задумалась и наморщила гладкий лоб:

– А что, если тоже женским именем? У нас в благородном пансионе была Берта. Я ее терпеть не могла, но иногда она разрешала мне списывать.

Донат хрюкнул:

– Отлично, дорогая. Значит, Берта. В таком случае пистолет будет горячим блюдом, а нож – закуской.

– Забавно. – Тарновская посмотрела в зеркало и поправила идеальную прическу. – Ладно, мне пора. Не вздумай, пожалуйста, умереть раньше времени от передоза.

Донат постучал грязным ногтем по остаткам зубов:

– За это можешь не беспокоиться.

В тот же день Мария умчалась в Венецию. А вскоре от нее пришло письмо.

В нем она сообщала, что Комаровский выполнил ее требования и теперь она владеет всем его состоянием. По ее просьбе нотариус внес в документ некоторые изменения. Тарновская получала все даже в случае насильственной смерти.

Венеция, 1907 г.

Мария провела пальцем по мускулистому плечу Николая, коснулась ноготком татуировки, чувствуя трепет его молодого тела.

– Как хорошо, что ты приехал, – прошептала она, обдавая его горячим дыханием. – Как я тебя ждала!

Николай приподнялся и сжал ее в объятиях.

– Я чуть не умер без тебя там, в России. Расскажи, как ты здесь жила?

Мария дернула плечом, и белая простыня, в которую она куталась (в отеле было прохладно,) обнажила ее грудь и плечи.

Наумов увидел синие кровоподтеки на белой коже и вскочил:

– Что это такое?

Она махнула рукой:

– Не обращай внимания. Иди ко мне.

Николай рывком притянул ее к себе:

– Я умоляю тебя… Скажи мне правду. Это Павел?

Тарновская вздохнула, потупилась и стала похожа на примерную девочку.

– Значит, это он. – Наумов застонал, заскрипел зубами. – Боже, какое он ничтожество… Но за что?

– Он ревнует меня к каждому мужчине, – пояснила Мария, снова кутаясь в простыню. – Ревнует к извозчику, приказчику и разносчику газет. Ревнует к Васюку, который не дает мне развода. И во всем у него виновата я, только я.

Николай провел рукой по лбу, как бы стряхивая наваждение:

– Я поговорю с ним. Надеюсь, он меня послушает.

– Нет, нет, – запротестовала женщина, – это ни к чему хорошему не приведет. Неужели ты не понимаешь? Это может быть опасным. Ну посуди сам, Павлу захочется выяснить, откуда ты все это знаешь. При его безумной ревности ответ будет однозначным: мы любовники.

Наумов опустил голову на руки и застонал:

– Верно, верно. Но что же делать? Я вызову его на дуэль.

Она покачала головой:

– Нет. Я никогда этого не допущу. Милый, ты гражданский человек, а Комаровский – бывший офицер. Он стреляет гораздо лучше тебя.

Наумов выпрямился и приосанился:

– Я тоже умею стрелять.

Мария сжала его руки в своих, словно пытаясь оградить от необдуманного поступка.

– Я же сказала – нет. Мы не будем полагаться на случай. Я не хочу потерять тебя, ты слышишь? Для меня ты единственный близкий человек.

Николай закутался в простыню и подошел к окну. Тусклый венецианский пейзаж раздражал его. По вонючей желтоватой воде плыли остроносые гондолы. Вода была повсюду.

Наумов не понимал тех, кто восхищался красотой Венеции. Что тут красивого, в самом деле? Площадь святого Марка с собором и колокольней? Мост Риальто или каналы с растущими из них дворцами? Боже, какая тоска постоянно жить в этом городе на воде!

– Николя, мне пора. – Она сбросила простыню и стала торопливо одеваться. – Ты представляешь, что сделает со мной Комаровский, если я не вернусь вовремя. Слава богу, он отпустил меня в Вену. Мне нужно повидаться с подругой, которая расскажет о том, как продвигается дело о разводе. – Тарновская подошла к нему и провела рукой по голове. – Ну, не печалься, будь умницей. Я скоро-скоро вернусь. А чтобы ты вдруг не забыл меня. – Женщина приложила к губкам тонкий пальчик и усмехнулась. – Да, да, не спорь, подобное со мной уже бывало. Так вот, чтобы ты не забыл меня, я дам тебе вот это. – Мария достала из лифчика золотой крестик на простой веревочке и протянула Николаю: – Возьми и вспоминай обо мне.

Наумов сначала припал к ее руке, а потом поцеловал крестик. Ему показалось, что этот маленький, пахнувший ее духами и ее телом кусочек золота связал их навсегда, породнил. Может быть, и хорошо, что Марии не будет в Венеции.

Мысль, так внезапно родившаяся в голове, показалась самой правильной. Он не допустит, чтобы кто-то плохо относился к его любимой женщине. Ни за что.

Приморск, наши дни

Я вернулся в свою квартиру, где родился и вырос, со странным чувством. Мне казалось, что меня здесь не было тысячу лет. Наверное, нечто подобное чувствуют люди, когда возвращаются домой из дальних странствий. Денежное дерево, любимое мамой, успело сбросить листья, мебель покрылась толстым слоем серебристой пыли. Мама, как всегда, берегла каждую копейку и жалела деньги на клининговую компанию.

– Вот поправлюсь и сделаю генеральную уборку, – говорила она мне. И я негодовал:

– Мама, я даю тебе неплохие деньги. Пусть это сделает клининговая компания. Я давал тебе их визитку.

Мать только качала головой:

– Грех на такое выбрасывать деньги, сынок. Я посмотрела, сколько у них стоит мытье окон. Это же моя пенсия.