— Там полно милиции понаехало, — сообщила девушка, не убирая наведенного оружия с хозяйки дома. — Я зашла предупредить.

В подтверждение ее слов вой милицейской сирены резанул по нервам, словно ножом.

— Иди к сыну! — приказал Жанне Григорьев.

Но та не пошевелилась.

— Слышишь? Вставай! — он схватил женщину за руки, пытаясь поднять от тела мужа.

— Отпусти! Мне больно! — Она повысила голос, высвобождаясь.

— Приди в себя, Жанна! — Он тоже повысил голос, но отпустил ее. — Иди к мальчику. И сиди там тихо! Прошу тебя.

Когда Жанна ушла, Настя сняла с головы маску и с тревогой в голосе произнесла:

— Коля убит. Что нам делать?

— Пока не знаю, — честно признался Григорьев. — Придумаем что-нибудь. А зачем ты маску сняла?

— Теперь уже все равно!

Она подошла и припала головой к его груди. Он обнял ее, мысленно проклиная себя за то, что затащил любимую девушку в такую нехорошую историю.

— У тебя рука в крови, — произнесла Настя. — Дай посмотрю.

Она сделала ему перевязку предусмотрительно припасенным в кармане бинтом из индивидуальной аптечки. Рука болела и продолжала кровоточить из нескольких рваных ран, оставленных страшными собачьими клыками, но он мог ею шевелить.

«Внимание в доме! — донесся с улицы голос, многократно усиленный аппаратурой. — Дом окружен! Григорьев, с тобой говорит полковник Олейников! Не причиняй вреда заложникам. Я иду на переговоры».

За много лет Олег перестал верить в совпадения. Это был голос его первого командира. Значит, серьезные ребята приехали брать Скифа.

— Оставайся в коридоре и смотри за лестницами! — сказал Григорьев Насте, заканчивающей заряжать магазин для пистолета, и поднялся с дивана, на котором они сидели. — Патроны есть?

— Много, — ответила та, провожая его взглядом.

Григорьев спустился на первый этаж, подошел к плотно закрытым шторам и, чуть раздвинув, осторожно посмотрел в окно. По дорожке к дому двигалась одинокая фигура в камуфляже.

Взяв в правую руку лимонку, а в плохо действующую левую пистолет, Григорьев встал в фойе за колонну так, чтобы видеть входную дверь.

— Я вхожу! — услышал он с улицы голос своего бывшего командира.

— Входи без оружия! — разрешил Григорьев. Меткой стрельбе он учился у Олейникова и знал, на что способен этот спецназовец.

Он вошел. Поседевший, немного погрузневший. Но это был он. Подавив желание обнять своего боевого командира, Григорьев не сразу показался из своего укрытия.

— Сергеич, ты сейчас под прицелом у моих людей, — Григорьев блефовал. — Дай слово, что пришел без оружия и что не будешь делать глупостей, и я тебе поверю.

— Даю такое слово! — четко произнес Олейников.

Сунув пистолет за пояс, Григорьев вышел из-за колонны. В руке он держал гранату. Подойдя к Олейникову, выдернул кольцо, продолжая сжимать пальцами чеку.

— Зачем это? — спокойно спросил Олейников.

— Вас больше, — так же спокойно ответил Григорьев.

— Но ты же меня знаешь, Олег!

— Мы не виделись много лет, командир.

— Аргумент! — усмехнулся Олейников и посмотрел по сторонам. — А чего мы стоим, давай сядем, что ли? Только ты эту штуку не вырони! — Он указал глазами на лимонку в руке Григорьева.

— Не выроню, — пообещал тот.

— Что с рукой? — Олейников смотрел на окровавленный бинт.

— Пройдет, — отмахнулся Григорьев.

Они сели в кресла друг напротив друга, рядом с диваном, на котором лежал остывший труп охранника.

— Чаю предложить не могу, — пошутил Григорьев, — сам в гостях.

— Лучше бы ты сюда не совался! — как-то по-доброму посетовал Олейников. — Эх, Олег, в какую ты кашу попал!

— Разберусь! — зло бросил Григорьев.

— Уже не разберешься, — серьезно сказал Олейников. — Я возглавляю антитеррористическую спецгруппу. И у нас задача тебя взять или уничтожить. А это не простые менты с автоматами, как ты понимаешь. Мужиков сам готовил.

— А почему мной антитеррористический комитет заинтересовался? — Григорьев насторожился.

— Ты тут крайним боком прошел. Мы хозяина этого особняка давно вели. Личность неоднозначная… была. Кончил ты его?

— Там, на втором этаже лежит.

— Надеюсь, жена и сын в порядке.

— Живы.

— Это хорошо. Ну, а с тобой что прикажешь делать? Сдаваться, как я понимаю, ты не собираешься?

— А смысл? Кончать будете?

— Почему сразу «кончать»? Поработают с тобой спецы, информацией поделишься. Глядишь, что-нибудь придумаем. Хотя почитал я то, что удалось на тебя накопать… — Олейников озабоченно посмотрел на бывшего подчиненного и тяжело вздохнул. — Наделал ты дел! На несколько пожизненных сроков…

— Кто меня сдал?

— Никто. Этот дом стоял на прослушке. Ты подумай вот о чем: там, на улице, такие же русские парни, как ты. За что мы — русские — должны убивать друг друга? Разве это справедливо?

— Я помню твои беседы в госпитале, командир! — усмехнулся Григорьев. — И много потом думал. Знаешь, к какому выводу пришел?

— Интересно!

— Справедливость — это когда обществом управляют не люди, а законы. А это не у нас. Нет в России такого понятия — справедливость. Слово есть, а понятия нет!

— Прежде чем мне на совесть давить, скажи, Григорьев, многих наших ребят ты в Чечне положил?

— Это мой грех и мой крест!

— Как же ты, спецназовец, мог согласиться за деньги убивать своих? Я тебя не этому учил. Почему не застрелился?

— Не совести, командир! Меня после тебя жизнь учила, менты учили, бандиты учили. А твоя учеба сделала только злее. Не стрелял я в людей, если это тебя волнует. Мины ставил, засады, а в своих в Чечне не стрелял.

— Олег, выпусти заложников, и обещаю, что дам тебе время еще подумать.

— А если не выпущу?

— Штурм начну через десять минут. Смерть людей будет на твоей совести, Робен Гуд. Прощай!

— Прощай, командир! — Связь прошлого с настоящим стала вдруг неясной и потеряла всякий смысл. Все, что реально существовало сейчас, — это противостояние — война, из которой ему, Григорьеву, уже не выйти победителем. Он почувствовал себя беспомощной игрушкой в стремительном водовороте событий…

Олейников, не оборачиваясь, решительно шагнул к двери.

Страшен Григорьеву был такой Олейников. Страшен тем, что был прав, много раз прав и многое знал о смерти и не боялся ее. И подчиненных учил не бояться. Олег, подойдя к окну, сквозь узкую щель между штор смотрел на уходящего командира и думал, что еще может постоять за себя, что даже зажатая в угол крыса яростно сопротивляется, но ему не хотелось принимать навязываемую игру. Выход был один, и самый простой — встать под пулю снайпера.