Мне снился кошмар.

Мама никак не просыпалась. Мы с Лесей тормошили ее, целовали, кричали и плакали, но все напрасно. Я прижалась ухом к маминой груди и ничего не услышала. И дыхания не было. А когда посмотрела в мамино лицо, то увидела, что губы у нее совсем синие. Страшное, тяжелое отчаяние навалилось на нас. Леся зарыдала, зарывшись в мамину подмышку. И в этот самый момент открылась дверь в комнату, та самая дверь, которой в реальности не существовало. Таясь, как воровка, озираясь, крадущимися шагами зашла бабка с того конца деревни. Когда увидела, что нас только трое, с плохо скрываемым удовлетворением проскрипела:

— Что, допрыгались? Скушали бы тогда яблочки, все было бы хорошо. И горя бы не знали. А теперя-то...

Бабка с притворной заботой покачала головой и тут же хищно бросилась к нашим сумкам, стала копаться в них своими грязными руками, перебирая вещи и бормоча:

— Давай помогу уж твоему горю. Пойдем со мной деточка, только возьми мамину одежку, вот кофточку, эту вот курточку возьми. И юбку. Юбка есть? А лучшева, может, отца вернуть? Отцову наряжуху сделать а? Есть что его, отдай давай.

Я не могла ни пошевелиться, ни крикнуть, только беспомощно шептала:

— Ничего мне от вас не надо! И ничего я вам не отдам!

— А отдать надо, деточка, отдать все равно надо...

Я рывком вынырнула из сна, как через толщу воды. Меня сильно трясло, по щекам бежали слезы. Мамочка, такая родная, живая, жаркая, во сне обнимала нас с Лесей. Сестра крепко прижималась к маминому боку.

— Все хорошо, это сон. Это сон, — пробормотала я вслух и тут же опять как провалилась в черноту, на этот раз, к счастью, без сновидений.

А потом нас разбудила мама, поцеловав каждую в макушку. Сквозь сарафанную занавеску пробивалось солнце. Где-то снаружи просвиристела знакомо птица, ей в ответ издалека гаркнула ворона. Было тепло. Пахло лежалым постельным бельем, старым деревом и немного плесенью.

Я сразу почувствовала себя усталой, разбитой. Как будто очень долго куда-то шла и так и не достигла цели.

Заподозрив что-то, мама внимательно вглядывалась в нас, все еще не задавая вопросов, давая нам окончательно проснуться. Судя по темным кругам под глазами, по тому, как она щурилась, — и не оттого, что была без очков, — головная боль не прошла.

Иконку-календарик, которую я продолжала сжимать даже во сне, мама, конечно, заметила, но, похоже, не опознала в ней свою собственность. Во всяком случае, ничего не сказала. Сейчас, при свете дня, в безопасности, этот заламинированный кусочек бумаги не выглядел амулетом, способным прогнать злые силы.

Когда я читала всякие крипипасты, то всегда думала: «Почему они считают, что это им поможет?» И вот теперь, оказавшись в такой ситуации, я ухватилась за ту же самую привычную, фольклорную защиту от нечисти. И я верила, что она мне поможет.

И она помогла, потому что я верила?..

Так или нет, но иконка спасла нас, и я засунула ее в свой карман на всякий случай. Правда, теперь я не была стопроцентно уверена, что помогла именно она. Но вдруг?

Мама наконец взглянула в лицо Лесе. Я поняла, почему сестра так усиленно пряталась у мамы под мышкой и опускала голову. Глаза ее, опухшие от ночных рыданий, напоминали две сливы и были даже практически такого же цвета.

— Это что такое? — всполошилась мама, быстро надевая очки. — Конъюнктивит?

— Все нормально, мам. Я плакала.

— Что?!

Леся умоляюще посмотрела на меня.

Я была полностью уверена, что мама нам поверит. В крайнем случае, найдет подходящее объяснение, но поверит. Она всегда умудрялась раскалывать нас, когда мы договаривались привирать и врали вдохновенно. Но по умолчанию верила нам.

Поэтому мы рассказали правду. Хотя детали немного расходились, и это было странновато, но не критично.

Мама слушала со все возрастающим гневом. Но сердилась не на нас, конечно.

— А почему не разбудили меня? Почему, в конце концов, вы папе не позвонили?

Мы с Лесей растерянно переглянулись: действительно, почему? Наверное, потому что боялись. Вдруг они что-то сделали бы с примчавшимся на помощь папой? Вдруг мы потом никогда больше его не увидели бы? А вдруг он уже примчался и... Нет, не думать об этом!

А мама? Мы пытались, но она была как одурманена. За нее было даже страшнее, чем за папу. Потому что папа не скрывает, когда ему что-то не нравится, не пытается приспособиться, сделать вид, что все в порядке, когда все совершенно наоборот. И в этом папа всегда был надежен и предсказуем. Мама тоже надежная, но кто ее знает, что она старается от нас скрыть, чтобы лишний раз не тревожить. Дурацкая манера!

— Сейчас разберусь, кто посмел вас пугать, — очень тихо прошипела мама.

То, насколько она понижала голос, показывало степень ее гнева. То есть пока она ругалась на повышенных тонах, можно было пропускать ее слова мимо ушей. Ну мы, конечно, старались этим не злоупотреблять, но частенько пользовались.

Мама в секунду нацепила на нос очки, быстро подскочила к входной двери, одним движением отперла замок, одновременно засовывая ноги в кроссовки, и дернула