за скобу, чтобы выйти наружу. Но дверь не шелохнулась. Мама как взбесилась: она принялась толкать и дергать дверь, пинать ногами, трясти дверную скобу изо всех сил.

Когда мама, тяжело дыша, отпустила скобу, чтобы передохнуть, за дело взялась я, сразу отодвинув слабосильную Лесю, которая все же умудрилась пару раз толкнуть дверь.

Отдышавшись, мама снова стала трясти дверь. И — о, чудо! — дело пошло. Сначала мы услышали стук с той стороны, потом глухой треск и грохот, и последним рывком маме удалось распахнуть дверь настежь.

Мы сразу увидели валявшуюся в траве кривую палку, которую кто-то вставил снаружи в дверную скобу. Так вот чем нас заблокировали! Хорошо хоть, не заложили дверь ничем, чего мы точно не смогли бы сдвинуть. И палка-то была трухлявая... А вот заложили бы трухлявыми кирпичами, фиг бы мы вышли. Разве что через окно.

Через окно...

— Что за идиотские шутки? — выкрикнула мама в раздражении и тут же сжала зубы и схватилась за виски.

Леся выбежала следом и чуть не полетела носом вниз, поскользнувшись на какой-то склизкой щепке, что ли. И тут же ей под ноги бросилась из травы жирная жаба. Не успели мы с Лесей ничего сообразить, как мама схватила сломанную палку, которой нас пытались запереть, и без всяких колебаний отшвырнула жабу обратно в траву, да еще и хлопнула по ней напоследок.

«Постегай вичкой».

Может быть, ночные события так повлияли на мое восприятие действительности, но теперь участок выглядел сильно запущенным: все грядки, в том числе и у хозяйского дома, заросли жирными лопухами и сухостоем, совсем не похожим на огородные растения даже на мой взгляд. Тут и там валялись обломанные ветки и палки типа той, что подпирала дверь.

Даже наш домик с распахнутой настежь дверью выглядел совсем нежилым и давно заброшенным. Здесь аж пахло запустением. Кажется, и мы провоняли этой мокрой старой древесиной пополам с плесенью.

Я поделилась своим опасением с Лесей. Она немедленно принялась обнюхивать себя и меня и вынесла вердикт:

— Ну не так уж и противно пахнет. А вообще лично у меня все в антисептике. Я ничего больше не чувствую. Ну кроме антисептика. А так чувствую, нюх у меня есть!

Мама направилась к хозяйскому дому, а я взяла Лесю за руку и потянула за собой без лишних разговоров. Боюсь, она стала бы сопротивляться, если бы заранее узнала, что я хочу посмотреть. К счастью, сестра послушно пошла со мной, не задавая вопросов.

Приминая траву и поскальзываясь на комьях земли, мы обошли пристройку к бане, чтобы заглянуть в окно нашей комнатки снаружи. Пошли, да остановились на полпути. Пройти к стене домика было практически невозможно — под самым окном свалены какие-то трухлявые деревяшки, уже давно заросшие сорной травой. И сухостой был нетронут с прошлого года, ни единой веточки не сломано. Нереально было дотянуться до окна, чтобы не оставить хоть какие-то следы. Даже если стучать, предположим, палкой.

«Постегай вичкой...»

Вроде бы вчера ухоженный участок превратился в неряшливую заброшку. Ну я уже об этом говорила. Но этот факт показался мне настолько поразительным, что я все время удивлялась, как в первый раз.

Зато были и новшества: почти у самого забора появились два пугала. Нет, не пугала — тогда они стояли бы на грядках. Это опять были захряпы-наряжухи в мужской и женской одежде. Но не те, что мы видели у леса. Или те?

Очевидно, дядя Митяй пожертвовал для них свою одежду, по крайней мере, для мужской фигуры. Пожертвовал же?.. А вторая фигура в стеганом пуховике неопределенного цвета и вязаном малиновом берете, похожем на лепешку, дико напоминала... Да нет, наверняка половина деревни ходит в таких беретах и таких пуховиках. Мы же уже видели двойника мерзкой тетки... Или не двойника?..

Тогда по радио пожилой мужчина рассказывал про наряжух... Нет, мама же сказала, что по радио могли говорить о какой угодно деревне. И о какой угодно Матвеевне.

Мысли у меня начали путаться.

Леся по привычке достала было телефон, намереваясь сделать снимок, но в последний момент передумала и опустила руку.

— Если ты хочешь сказать, что они подозрительные, то я с тобой полностью согласна.

Леся грустно посмотрела на меня заплаканными глазами и отрицательно мотнула головой:

— Не хочу. Вообще не хочу об этом разговаривать. И думать не хочу. Пойдем отсюда.

Мы вернулись, стараясь ступать точно по своим следам, к стоящей на стреме маме. Она без нас не пошла никуда разбираться.

Дорожка заросла, будто ею не пользовались сто лет. Если раньше на нее просто наступала растительность, отгораживающая грядки, то теперь и на самой дорожке росло что попало, и земля на ней выглядела давно не хоженной, не притоптанной. А грядки, как я уже говорила, будто и в прошлом году никто не пропалывал. Если бы я не знала, что они там есть (или были), ни за что бы не распознала. Да и хозяйский дом был на себя не похож. Так заинтересовавшая меня накануне деревянная чешуйчатая крыша потемнела от времени, покоробилась и растрескалась, некоторые чешуйки отлетели, другие покрылись мхом, как сапоги дяди Митяя. Бревна, из которых были сложены стены, будто просели, и дом, казалось, сам слегка завалился чуть-чуть набок. Но такого быть не могло! За одну-то ночь!

И со стороны двора окна были закрыты ставнями, тоже немного покосившимися.

В проеденных ржавчиной и покрытых плесенью бочках вдоль стены теперь на самом деле что-то ворочалось и толкалось, с шумом плескалось в воде. Я, поднявшись на цыпочки, заглянула внутрь и тут же отпрянула, когда одна из кишащих в бочке