лягут спать. Думаю, смогу добраться сюда около одиннадцати или двенадцати, а домой мне придется вернуться около четырех. Что-то вроде того. Может, чуть позже. – Джон огляделся, ища понимания в глазах остальных. – Просто я не могу шастать там в любое время, когда захочу.

– А я не могу бодрствовать двое суток подряд, – сказал Бобби.

– Ага.

– Так ты придешь сегодня вечером или нет?

– Приду.

– Когда?

– Я же сказал, что приду.

– Это последняя ночь, ты же знаешь, – сказала Дайана.

Все смотрели на нее.

– Я к тому, что завтра вечером все закончится.

– Да, закончится, – согласился Бобби.

9

Домик прислуги стоял по другую сторону от подъездной дороги, которая вела от почтового ящика к дому Адамсов и делала разворот. Он находился к югу от реки, в ярдах семидесяти пяти от нее, в поле с тщательно перебранной и высохшей от жары кукурузой, которая теперь шелестела и потрескивала при малейшем дуновении ветерка. Высокие, тесно растущие и теперь гибнущие стебли – поле простиралось до самого дома – перекрывали здание до середины окон первого этажа, так что казалось, что оно дрейфует, как серый деревянный остров на бурых волнах.

Его видимая часть была типичной для здешних мест. Это был обветшалый дощатый двухэтажный квадратный дом, сосновые бока которого деформировались, вспучились, вырвав из себя ржавые гвозди. И теперь в его стенах строили гнезда осы, по чердаку бегали белки, а под полом довольно комфортно жили мыши. Остальное было примерно в таком же состоянии. Проржавевшая насквозь кирпично-красная жестяная крыша; сгнившие подоконники и оконные рамы, разбитые стекла, дверь, которая не закрывалась, и тропа, ведущая от нее к развороту дороги.

Адамсы жили в этом домике летом и по выходным, пока новый дом не был достроен, но потом он снова пришел в упадок. Его не стали сносить, поскольку он никому не мешал и поскольку, по мнению доктора Адамса, являлся богатым источником дубовой «выдержанной древесины», которую больше нигде не достать. К тому же, он всегда там стоял.

Если брать его чисто как ландшафтный объект, то его можно рассматривать двояко. Из-за своего возраста, заброшенности, обветшалости и изолированности посреди поля он мог показаться – особенно перед грозой – мрачным, печальным и даже зловещим. При другом рассмотрении – в схожих условиях – он мог быть умиротворенным в том смысле, в каком бывают умиротворенными кладбища. Мог быть напоминанием о далеком деревенском прошлом, о простых добродетелях, о тихой жизни и покорном принятии смерти.

Все это не осталось незамеченным для членов Свободной Пятерки. Хотя они не высказывались на эту тему – для них этот дом был жутковатым и иногда «милым», – они ощущали там течение времени. Это был старый дом. Он придавал их беседам значимость, что тоже являлось одним из факторов, способствовавших тому, что он стал очевидным и «подходящим» местом для завершения всей этой истории с Барбарой. Это было правильно.

Но Барбара не пошла туда добровольно.

Хотя дети обмотали ее веревкой, которой хватило бы на нескольких заложников, они, тем не менее, были вынуждены оставить ей возможность двигаться, пусть и по-змеиному. Ряд чисто практических моментов – ее вес, прохождение поворотов и открытых пространств – не позволяли нести ее на какой-нибудь подстилке. А отчаявшаяся Барбара была все еще сильна.

Проблемы начались еще в мастерской, продолжились на лестнице, под автонавесом, на бетонной площадке, где стоял фургон, а затем уже в его заднем отделении. Джон и Дайана вначале несли Барбару, держа за руки. Остальные трое – за ноги. Однако ее конвульсии и извивания оставили всех без сил, поэтому Дайане пришлось поменяться местами с Полом и Синди, и все началось с начала. Несколько раз Барбару роняли, и вскоре она покрылась ссадинами и синяками.

– Все в порядке, – сказала Дайана во второй раз. – Если б ее вытаскивал из дома насильник, произошло бы то же самое.

– Что ты имеешь в виду?

Изменение уровня реальности сбивало с толку.

– Она имеет в виду, – тяжело дыша, сказал Бобби, – что у нее все равно остались бы следы на теле. То есть…

– Это подходит для нашей легенды, – согласился Джон. Он был бледен, от напряжения и явного сексуального возбуждения голос у него дрожал.

– Отчет коронера, – сказал Бобби.

– А-а. – Пол и Синди не понимали, о чем речь, но не собирались в этом признаваться.

– Ладно, пойдем.

Буквально облепленная детьми Барбара издавала звуки, которые не услышишь в повседневной жизни, по крайней мере, часто. Судя по меняющейся тональности, это были рыдания, которые могли заставить любого почувствовать себя неловко. Однако члены Свободной Пятерки уже привыкли к подобным звукам. Дайана находила их приятными; Джона они возбуждали (как и все в Барбаре); Бобби находил их невыносимыми; а Пола и Синди они раздражали, им хотелось дать ей пощечину, сделать что угодно, лишь бы она заткнулась.

– Ну давайте же.

Дети снова расступились и взялись за свою извивающуюся ношу. Теперь они шли вдоль покрытого деревенской пылью кузова фургона, то и дело натыкаясь на его металлические панели.

– Не позволяйте ей касаться его…

– Мы ничего не можем с этим поделать.

– Не останавливайтесь…

– Нам нужно помыть машину.

– Оставим ее под дождем.

– Если он пойдет.

– Пойдет, будьте уверены.

Дети посмотрели вверх.

– Быстрее!

– Заносите ее за угол.

У открытой задней двери фургона и произошло главное сражение. Барбара не давала затолкать себя внутрь. Она брыкалась и извивалась; пыталась закатиться под машину; отбивалась головой. Ее нельзя было ни схватить, ни удержать, и борьба продолжалась до тех пор, пока наконец Джон, потеряв самообладание, не двинул ей со всей силы. Он хотел ударить ей под дых, но вместо этого попал в область солнечного сплетения, и Барбара обмякла.

– Что случилось?

– Джон ударил ее.

– О нет, – простонал Бобби. Он видел, как это произошло, и теперь заметно побледнел.

– Что «о нет»? А что мы могли сделать?

– В то место никого нельзя бить.

– Почему это?

Бобби подскочил к лежащей без сознания девушке.

– Потому что, – сказал он, – потому что так можно повредить сердце.

– А-а-а…

– Она умерла?

– Дайте посмотрю. – Дайана опустилась на колени рядом с Бобби. Джон покраснел. – Можешь пощупать пульс?

– Как, если у нее связаны руки?

– Тогда послушай ее сердце.

Дайана наклонила голову и коснулась ухом обнаженной груди Барбары.

– Тихо.

Все замерли, пытаясь услышать то, что могла слышать только она.

– Бьется, – сказала Дайана. – Послушай.

Бобби никогда не любил прикасаться к Барбаре, и теперь, когда ему пришлось это сделать, не знал, куда отвести глаза, чтобы не видеть ее. Поэтому он зажмурился и