И воевали китайцы действительно сколь фанатично, столь и неумело. Их командиры бросали в бой наспех обученных шестнадцатилетних пацанов всего после 10–15 часов налёта на реактивном истребителе. Знающие люди рассказывали, будто бы основное внимание во время обучения пилотов китайцы уделяют заучиванию коммунистических лозунгов и строевой подготовке. Фактически это было «пушечное мясо». Советские офицеры между собой именовали китайских лётчиков «рикшами». Почему так? Думается за их мужицкую выносливость и готовность беспрекословно выполнить приказ оседлавшего их ездока.

Борису рассказывал один, уже успевший повоевать знакомый, что набранные в авиацию в основном от сохи недавние крестьяне часто разбивались на взлёте, терялись в пути, а если всё же добирались до места боя, то сразу всем стадом прямолинейно набрасывались на противника и гибли десятками. Вернуться на базу китайский или северокорейский пилот мог лишь добившись победы. «Если тебе недоставало мастерства сбить вражеский самолёт, ты обязан его таранить» – такой был у них закон. При малейшем подозрении в трусости контрразведчики хватали пилота и после пыток объявляли его саботажником или агентом гоминьдана[47]. А дальше человека ожидало публичное обезглавливание или повешенье. Вот уж поистине эти ребята являлись настоящими штрафниками! В одном бою, в котором знакомому Бориса пришлось участвовать совместно с двумя эскадрильями китайцев, из 16 их самолётов обратно на аэродром вернулись только четыре китайских МиГа.

Впрочем, отдельная человеческая жизнь вообще мало чего стоила в этом азиатском мире. Однажды на глазах Бориса при строительстве новой взлётной полосы погиб корейский землекоп, но работы не были остановлены из-за этого даже на полчаса. Многотысячный муравейник, состоящий из людей с кирками, лопатами и тачками, продолжал своё броуновское движение. Труп просто засыпали землёй прямо там же, где человека застигла смерть. Никакой специальной могилы и прощальной церемонии скромному работяге не полагалось. Чуть позже на это место начали насыпать гравий, а потом уложили бетонные плиты…

* * *

Вскоре группа перелетала на аэродром, расположенный ближе к району боевых действий. Здесь произошёл эпизод, который немного остудил горячие головы самоуверенных «лихих кавалеристов» из пары Красавчик-«Сынок». Однажды, утром, когда лётчики курили в беседке перед началом полётов, над их головами с рёвом пронёсся израненный МиГ. Это был разведчик, которого неприятельские охотники подловили у самого аэродрома.

На приземлившийся самолёт было страшно смотреть. Ему хорошо досталось. На истребителе буквально не осталось живого места. Рублёв насчитал тридцать пробоин от осколков и пуль. У разведчика была отрублена часть хвостового киля, вырван, как говориться «с мясом» кусок крыла. От обшивки МиГа из полированного металла шёл пар, отчего самолёт казался ошпаренным.

– Чем это его так долбанули? – удивился Тюгумджиев.

Механикам пришлось ломами и другим слесарным инструментом открывать оплавившийся фонарь, чтобы достать из кабины окровавленного и обожженного лётчика. Это зрелище отрезвляюще подействовало на «Сынка» и «Одессу». Разговоры о «маленькой победоносной войне» сразу прекратились.

Пока не началась интенсивная боевая работа, лётчики иногда по двое-трое наведывались в расположенный по соседству Мукден. Это делалось неофициально в обход инструкции, не рекомендующей советским военнослужащим без служебной необходимости покидать пределы военных городков и авиабаз. Но Борис смотрел на такие отлучки своих подчинённых сквозь пальцы, главное чтобы парни не опаздывали на полёты и не возвращались пьяными. Он и сам планировал при первой же возможности улизнуть через лаз в заборе в город, не согласовывая свой уход с комендантом авиабазы и китайскими властями. надоело безвылазно сидеть на аэродроме или в казарме, да и любопытно было поглазеть на новый, незнакомый ему ещё мир. До сих пор Борис видел Мукден и Харбин только с высоты.

И вот однажды на пару с «Одессой» он оказался на запруженных низкорослыми людьми улицах. Борис ощущал себя моряком, сошедшим на берег в экзотической стране. С чувством первооткрывателя он вдыхал пряную, пропахшую кунжутом и корицей атмосферу этих мест, вслушивался в необычную мелодику звучащей вокруг речи. Вокруг было много китайцев в военной форме. Повсюду висели пропагандистские плакаты, призывающие к борьбе с западным империализмом.

Отсюда до границы с Кореей было рукой подать, а там давно шла война. Её близость хорошо ощущалась на расположенной неподалеку железнодорожной станции, куда прибывали эшелоны с раненными, а также на крупных дорогах, ведущих к границе. Однажды Борису пришлось наблюдать за перегоном в Корею бесчисленных масс китайской пехоты. Именно «перегоном», ибо плохо одетые пехотинцы не маршировали, как это принято в европейских армиях, а бежали к фронту, причём сутками напролёт, делая лишь короткие привалы для сна. Питались славные бойцы многомиллионной армии Мао Цзе Дуна прямо на ходу. У каждого солдата за спиной имелся мешок, из которого он по приказу командира доставал сухари или рисовые шарики, и жевал их, не прекращая бега.

Движение армии напоминало течение полноводной реки. Насколько хватало глаз по равнине нескончаемым потоком текла серо-зелёная в цвет солдатского обмундирования китайская армия. Глядя на это, ты понимал, что техническое превосходство западного мира – ничто в сравнении с такой силищей. И главное было даже не в подавляющем количественном превосходстве китайцев, а в принципиально другом качестве их солдата. Американский пехотинец запросто мог разорвать контракт со своим ведомством, если на передовой ему не обеспечивались приемлемые условия для жизни. В типовых договорах джи-ай[48]оговаривалась каждая мелочь вплоть до количества блоков жевательной резинки и мотков туалетной бумаги, которые должен получить в неделю каждый воюющий за свободу рядовой.

У китайцев же немногое изменилось с тех самых времён, когда военачальники приказывали утопить в реке часть собственной конницы, чтобы остальное войско быстро могло переправиться по трупам людей и лошадей на противоположный берег…

А ещё от знакомых лётчиков Борис слышал впечатляющие рассказы о вылазках гоминдановских диверсантов, которые с наступлением темноты нападали на автомашины. Однажды его самого обстреляли из леса при заходе на посадку. Правда, он узнал об этом уже не аэродроме, когда механик показал ему несколько рваных дыр от крупнокалиберных пуль на киле его истребителя. Однажды Нефёдову довелось видеть, как на железнодорожной станции, откуда на аэродром доставлялись топливо и боеприпасы, на специально сооружённом дощатом эшафоте обезглавили двоих пойманных местной охраной шпионов. Средневековое зрелище собрало толпу народа. Приговорённых казнил палач с огромным топором, наподобие тех, какими мясники разделывают говяжьи туши, и лицом, закрытом маской. Он отсекал голову и тут же, подняв её за волосы, отбрасывал от бревна, служащего плахой, в большую плетёную корзину. Точно также здесь поступали с пойманными преступниками…