Какой же все-таки идиот полковник Чинстреп, если подозревал Майкла в убийстве! Жаль, он не мог видеть эту сцену своими глазами: его подозрения развеялись бы вмиг. Наверное, ни один мужчина не горевал так по поводу смерти другого мужчины, как сержант Майкл Уилсон. Он вполне мог убить Даггета: ночью ее не было в комнате достаточно долго, чтобы Майкл успел добраться до барака «Икс», зарезать Люса и вернуться обратно, – но не сделал этого, ничто не убедило бы ее в обратном. Пожалуй, Майкл был прав: останься он в бараке «Икс», и Люсу не пришлось бы убивать себя. Даггет все же одержал над ней победу: полную, окончательную.

Боже правый, что за неразбериха! Все ее желания, побуждения и мотивы безнадежно спутались в один клубок. Зачем она увела Майкла из барака? Тогда ей казалось, что это правильно, что иначе нельзя, или она просто ухватилась за представившуюся возможность заполучить Майкла? В отделении «Икс» им не удалось бы остаться наедине: обитатели барака всегда ревниво следили, сколько времени она уделяла каждому, – но мужчина есть мужчина. По существу, она сама набросилась на него, прервав прелюдию: сцена в бане так и не получила завершения. Так стоило ли винить его в том, что он не упустил случая воспользоваться женщиной вместо мужчины?

Слезы высохли, и Онор подошла к зеркалу. Плакала она недолго, веки не успели покраснеть и опухнуть. Вот и хорошо. Сестринский платок сбился набок – шляпа долга, что никогда еще ее не подводила. Любовь может предать, а долг – нет: с долгом всегда все ясно. Она бесшумно выдвинула темный потайной ящик в своей душе и, опустив в него любовь, поправила платок. Из зеркала на нее смотрели холодные, бесстрастные глаза: точь-в-точь как у той сестры, что много лет назад заявила: «…дело безнадежное, заранее обреченное на неудачу». Онор отвернулась от своего отражения и спокойно проговорила:

– Все. Я готова проводить вас туда, где вам сейчас самое место.

Майкл, спотыкаясь, шел по дорожке рядом с сестрой, но так глубоко переживал несчастье, что едва замечал ее. Его кошмар не просто грозил повториться, но уже начался и на сей раз обернулся пожизненным заключением: теперь он обречен прожить вечность в этом аду. Отчего так вышло? Что он сделал? Из-за него мер человек. Должно быть, в нем какой-то изъян. Он, как Иона[28], приносит несчастье.

Слишком велик был соблазн лечь в ее постель, вдохнуть запах ее простыней, прижаться к впадине, оставленной ее телом… Теперь она сожалела об этом, но тогда – нет. Он отдал ей всю свою любовь, которой прежде не знал. Это казалось мечтой, волшебным сном. И чудо это случилось после безобразной, отвратительной сцены; после пережитого жгучего стыда, когда его застали голым рядом с Люсом Даггетом; после тех страшных минут, когда он растерял остатки человеческого достоинства и превратился в зверя, когда ясно понял, что тоже жаждет крови.

Перед глазами у него мелькало ухмыляющееся лицо Люса, в ушах звучал его издевательский смех. Вот Люс изумленно вскидывает брови, потому что Майкл вызвался убрать за ним мусор, вот стоит голый в бане, не в силах поверить, что его предложение встретило отпор. Жалкий глупец не подозревал, что смерть уже нависла над ним дамокловым мечом. Тупой придурок! Так Люс назвал однажды его, и теперь Майкл бросал эти слова в лицо его призраку. Чертов придурок! Неужели он не чувствовал, что напрашивается? Неужели не знал, что война подавляет волю, притупляет в человеке инстинктивное отвращение к убийству и убийство становится обыденностью? Конечно, нет. Он ведь никогда пороха не нюхал: всю войну просидел в канцелярии штаба артиллерийского полка.

У него больше нет будущего, а может, никогда и не было. Бен говорил, человек сам навлекает на себя проклятие. Это несправедливо. О боже, как же он зол! А ее, ту, кого он не знал, ему теперь никогда уже не узнать. Она смотрела на него как на убийцу. Да он и есть убийца – убил надежду.

Когда они дошли до барака, Майкл поспешил сбежать, да так быстро, что Онор успела лишь мельком увидеть его лицо, но и этого оказалось достаточно, чтобы рана в ее душе отозвалась нестерпимой болью. Его серые глаза оставались сухими, но в них отражалось такое глухое отчаяние, что ей захотелось броситься к нему и утешить, успокоить, но нет: он поспешил уйти, словно стремился избавиться от нее как можно быстрее. Заметив Бенедикта: тот с несчастным, потерянным видом сидел на краю своей койки, – Майкл резко свернул в его сторону и устроился рядом.

Сестра Лангтри не выдержала, отвернулась и ушла к себе в кабинет. Ее душили гнев и обида. Очевидно, для Майкла очень важен был кто угодно, только не она.

Когда в комнату вошел Нил с чашкой чая и тарелочкой, на которой лежал намазанный маслом хлеб, ей захотелось отослать его, но что-то в его лице ее удержало: не беззащитное выражение, нет, скорее простая забота, желание помочь и поддержать, – а от такого не отмахнешься с легкостью.

– Выпейте чаю и поешьте. Вам станет лучше.

Онор с благодарностью взяла чашку, но сомневалась, что сможет проглотить хотя бы кусочек хлеба, однако когда за первой чашкой последовала вторая, тарелка опустела наполовину, и сестра Лангтри действительно почувствовала себя лучше.

Нил уселся в кресло для посетителей и принялся внимательно наблюдать за ней. Его тревожил ее печальный, угнетенный вид и удручало собственное бессилие, он проклинал в душе правила и запреты, которые она для него установила. Почему она отказывала ему в том, что так щедро дарила Майклу? Мысль об этом приводила его в ярость, потому что Нил знал: из них двоих для нее лучше было бы выбрать его, причем лучше во всех отношениях. Вдобавок он почти не сомневался, что и Майкл это понял: утром, а может, и накануне, – но как убедить ее? Она даже слушать не захочет.

Когда сестра Лангтри отодвинула тарелку, Нил заговорил:

– Мне безумно жаль, что не кто-то из нас, а именно вы нашли Люса. Судя по всему, зрелище было не из приятных.

– Да, но пусть вас это не тревожит: я в силах справиться. – Она улыбнулась ему, не догадываясь, что выглядит так, словно все глубже погружается в огненную пучину собственного ада. – Хочу поблагодарить вас за то, что взяли на себя мою вину: приписали себе решение увести Майкла из отделения.

Нил пожал плечами.

– Ну это же помогло, верно? Пусть полковник цепляется за свою слепую веру, будто все решает сильный пол. Если бы я сказал ему, что ничего не соображал, поскольку был пьян, а всем распоряжались вы, он решил бы, будто я не слишком надежный свидетель.

Сестра Лангтри состроила гримасу.

– Это правда.

– Вы уверены, что хорошо себя чувствуете, сестра?

– Да, я в полном порядке, но мне почему-то кажется, что со мной хитрят.

Брови Нила удивленно взлетели вверх.

– Хитрят? Какое странное слово!

– Вовсе нет. Вы знали, что я отвела Майкла к себе в барак, или сказали это наугад?