– Спасибо, – произнес он без тени иронии.

– Не смотрите на меня так!

– Простите, я лучше вообще не буду смотреть.

Онор перевела взгляд на стопку бумаг на столе и с холодной решимостью проговорила:

– Простите и вы меня, сержант. Поверьте, мне очень жаль.

Создавалось впечатление, что лежавшие перед ней листы были исписаны японскими иероглифами: она не могла прочесть ни строчки. Вдруг почувствовав, что больше не выдержит, она подняла глаза, полные страдания, и воскликнула:

– Ах, Майкл!..

Но он уже ушел.

Минут пять она сидела в оцепенении, не в силах пошевелиться, раздавленная, опустошенная. Ее сотрясала дрожь, зубы стучали, и на мгновение ей показалось, что она действительно сходит с ума. Стыд и позор! Никакой выдержки. Онор Лангтри не догадывалась, что в ней зреет яростное слепое желание причинить боль любимому человеку и что, ранив его, она почувствует лишь безысходность и невыносимую тоску. «О, Господь всемилостивый! Если это любовь, исцели меня! Исцели или дай умереть: я не в силах жить и терпеть эту адскую муку…»

В полном смятении она подошла к двери кабинета, потянулась к вешалке за шляпой, но вспомнила, что сначала нужно переобуться, но у нее так дрожали руки, что не сразу удалось зашнуровать ботинки и застегнуть гетры.

Нил появился, когда она с этим наконец справилась и наклонилась за корзинкой.

– Вы уже уходите?

Он был явно разочарован. Перед самым приходом Майкла сестра Лангтри произнесла многообещающую фразу, и он надеялся, что удастся продолжить разговор с того места, на котором их прервали, но Уилсон, как всегда, одержал верх.

– Я страшно устала, – призналась Онор. – Вы справитесь без меня сегодня вечером?

Сестра храбрилась изо всех сил, но Нилу довольно было посмотреть ей в глаза, чтобы понять, как близка она к отчаянию. Помимо воли Нил наклонился, взял ее руку в ладони, растер, словно хотел согреть, и сказал с улыбкой:

– Нет, дорогая сестра Лангтри, нам никак без вас не обойтись, но один раз, сегодня вечером, мы попытаемся. Отправляйтесь к себе и поспите.

Она улыбнулась своему товарищу по бараку «Икс», где провели они вместе столько долгих месяцев, и задумалась, куда исчезла ее едва зародившаяся любовь к нему, почему с появлением Майкла так внезапно угасла. Беда в том, что ей так и не удалось найти логику в любви, а может, и искать не стоило, ибо любовь неподвластна логике.

– Вам всегда удается прогнать боль.

Так обычно Нил говорил ей, и теперь собственная фраза, услышанная от нее, так глубоко его потрясла, что он резко отдернул руки. Нет, время для разговора еще не настало, как бы ни хотелось ему выговориться.

Он взял корзинку из ее рук, проводил до дверей барака, словно хозяин гостью, затем спустился вместе с ней по пандусу и лишь тогда остановился, передал ношу ей, а потом долго стоял и смотрел ей вслед, слушал, как тихо капает вода с запотевших карнизов, остывающих после дневной жары, как звенит многоголосый лягушачий хор, а издалека доносится нескончаемый шепот волн, разбивающихся о риф, пока серая фигура не растворилась в темноте. В воздухе чувствовалось приближение грозы. «Скоро хлынет ливень, – подумал Нил. – Если сестренка не поторопится, промокнет до нитки».

– Где сестра? – спросил Наггет, когда Нил уселся на ее место и потянулся за чайником.

– У нее голова разболелась, – коротко обронил капитан, избегая смотреть на Майкла, который выглядел так, будто тоже мучился от головной боли, и скорчил гримасу: – Боже, как же я ненавижу разливать чай! Кто опять забрал молоко?

– Я, – отозвался Наггет. – У нас хорошие новости, да? Люса наконец-то похоронили. Уф! Должен сказать, это большое облегчение.

– Да простит Господь его грешную душу, – сказал Бенедикт.

– И все наши души, – прибавил Мэт.

Нил наполнил кружки и начал передавать остальным, подумав: «Без сестры за вечерним чаем веселья мало». Но, может, это одному ему грустно? Остальные вроде бы даже не замечают ее отсутствия.

Наггет, напустив на себя важный вид, достал толстый фолиант, положил перед собой на безопасном расстоянии, чтобы не облить ненароком чаем, и раскрыл на первой странице.

Майкла позабавила и тронула эта картина.

– Зачем тебе это?

– Я подумал о том, что сказал полковник, – объяснил Наггет и коснулся раскрытой книги с благоговением набожного христианина, взявшего в руки Библию. – Почему бы мне не пойти в вечернюю школу и не сдать экзамены? Тогда я смог бы поступить в университет и заняться медициной.

– И чего-то добиться в жизни, – кивнул Майкл. – Отличная мысль! Удачи тебе, Наггет.

Странно, но этот парень почему-то нравился Нилу, хоть он и должен был ненавидеть его всей душой. Но именно в том и состоит главный урок войны, который ему следовало для себя извлечь, как того хотел отец: нельзя позволять чувствам быть помехой и препятствовать тому, что должно свершиться. Нужно научиться жить в согласии с собой, тогда все будет сделано.

– Нам всем придется найти себе какое-то занятие в жизни, когда выберемся из этих джунглей. Интересно, как я буду выглядеть в деловом костюме? Сроду его не носил, – заставил себя произнести Нил и, откинувшись на спинку стула, принялся спокойно ждать, когда Мэт угодит в расставленную ловушку.

Так и вышло. Мэт вдруг мелко задрожал всем телом, и вопрос вырвался у него сам собой, словно он не собирался произносить его вслух, но все время ни о чем другом и думать не мог:

– Как же я буду зарабатывать на жизнь? Я ведь бухгалтер, мне нужно видеть! Армия не станет платить мне пенсию: врачи считают, что с глазами у меня все в порядке! О господи, Нил, что же мне делать?

Остальные разом притихли, все головы повернулись к Паркинсону. «Что ж, начнем, – сказал он себе. Его, как и остальных, задел за живое горестный вопль Мэта, но холодная решимость довести начатое до конца вытеснила жалость. – Пока еще не время вдаваться в подробности, да и место для этого неподходящее, но фундамент можно заложить уже сейчас. Посмотрим, поймет ли Майкл, к чему я клоню».

– Предоставь это мне, Мэт, – уверенно заявил Нил, пожав ему руку. – Ни о чем не беспокойся. Я позабочусь, чтобы все у тебя было хорошо.

– Я никогда в жизни не принимал подаяния и не собираюсь начинать, – отрезал Мэт и гордо расправил плечи.

– Это вовсе не подаяние! – возразил Нил. – Это моя лепта. Ты понимаешь, что я имею в виду. Мы заключили договор, все мы, но мне еще предстоит заплатить свой долг сполна.

Последние слова Паркинсон произнес, глядя не на Мэта, а на Майкла, и тот сразу же отозвался, поняв, что от него требуется:

– Полностью согласен с тобой: это вовсе не милостыня, Мэт, а справедливая плата.

Майкл уже давно знал единственно верное решение, но противился ему и не находил в себе сил предложить, а потому даже почувствовал своего рода облегчение, оттого что его попросили об этом.