29 марта (11 апреля), ещё засветло, генерал Богаевский отправился на передовые позиции своей бригады. Попав под бешеный пулемётный огонь, до передовой он смог добраться только под покровом ночи. «Ощупью, ориентируясь по стонам раненых, добрался я до холмика с громким названием “штаб Корниловского полка” почти на линии окопов, – сокрушённо писал он. – Крошечный “форт” с отважным гарнизоном, среди которого только трое было живых, остальные бойцы лежали мёртвые. Один из живых, временно командующий полком, измученный почти до потери сознания, спокойно отрапортовал мне о смерти командира полковника Неженцева. Он лежал тут же, такой же стройный и тонкий; на груди черкески тускло сверкал Георгиевский крест»[287].

Впереди, всего в нескольких десятках шагов, располагалась линия обороны красных. Они заметили движение у корниловцев. Сразу же затрещал их пулемёт, осыпая роем пуль израненный за боевой день холмик, ставший командным пунктом полка. Несколько оставшихся в живых офицеров прильнули к земле, спасаясь от смертоносного свинца за трупами убитых боевых товарищей. Рядом с бездыханным телом полковника Неженцева вжался в землю и генерал Богаевский, слушая тихий доклад временно принявшего полк корниловца. После многочисленных жестоких боёв нечего было и думать продолжать атаки жалкими остатками полка.

О плачевном состоянии Корниловского полка свидетельствует и случай, приключившийся той ночью с доктором Крошечкиным и сестрами милосердия В. С. Васильевой-Левитовой и Таней. После отправки в Елизаветинскую очередной партии раненых они пошли на хорошо знакомые и многократно исхоженные ими позиции полка. В поисках раненых они наткнулись на троих солдат, оказавшихся красноармейцами. Медиков выручила ночь и находчивость доктора, который, выхватив револьвер, прикрывал бегство девушек. В перестрелке пуля раздробила доктору предплечье[47]. «Две же сестры, не найдя никого на позициях, пошли на молочную ферму, где был штаб Армии, и им удалось сообщить о положении полка генералу Корнилову…»[288] В Партизанском полку насчитывалось едва 300[48] бойцов, а в Корниловском в строю оставалось всего 65[49] человек, к тому же до крайности измотанных трёхдневным боем и хроническим недосыпанием, не намного лучшим было состояние и 1-й бригады. Таким образом, красные могли оказаться не только на участке корниловцев, но, из-за больших интервалов между стрелками в цепи, могли беспрепятственно выйти в тыл к добровольцам.

«В упорных бесконечных боях за овладение городом, как тоненькая восковая свечечка на ветру, тают и без того поредевшие части добровольцев, – отмечал Б. А. Штейфон. – Слышен ропот: “Корнилов угробит всю армию!..”»[289] Обескровленная Добровольческая армия всё больше втягивалась в мясорубку екатеринодарских боёв.

Уникальный эпизод с дерзким рейдом генерала Казановича вполне мог развернуть ситуацию в пользу добровольцев. Но, увы, чуда не произошло. Марковцы, по невыясненной причине, не поддержали партизан. Возможно, сыграло роль и то, что связь людьми не позволяла оперативно согласовать действия бригад, с учётом особенностей каждого участка фронта. А самое главное – к ночи 29 марта (11 апреля) у Добровольческой армии не было достаточно сил и средств для успешного штурма Екатеринодара. У красных было в 5–6 раз больше живой силы и почти неограниченное количество боеприпасов. Их артиллерия работала безостановочно, выпуская в день до 10 000 снарядов. На это добровольцам ответить было не чем. Например, в 1-й батарее подполковника Миончинского 30 марта (12 апреля) снарядов практически уже не было. «К вечеру в батарее оставалось 4 шрапнели и 3 гранаты, и пошёл слух, что перед атакой всех апртиллеристов вооружат винтовками и, оставив караул у орудий, пустят: пеших – цепью в атаку, а конных – как конницу»[290].

В походной обстановке, когда армия одерживала победы над превосходящим по численности противником, штаб активно использовал манёвр, фактор неожиданности. В период же осады кубанской столицы действия добровольческих частей стали предсказуемыми. В такой обстановке лобовые атаки на узком фронте в несколько вёрст на хорошо укреплённую линию обороны не давали желаемого результата.

Глава четвёртая

Военный совет

Рано утром 30 марта (12 апреля) в штабе армии узнали о рейде генерала Казановича. Выяснилось, что город вот-вот должен был оказаться в руках добровольцев, но помешала роковая череда случайностей.

К этому времени на фронте оставалось: в 1-й бригаде около 1200 человек, а во 2-й – не более 500. Кавалерийская бригада генерала Эрдели не понесла больших потерь, однако в сложившейся обстановке она не могла сильно повлиять на ход боёв – её обход Екатеринодара не принёс фронту видимых плодов. Видя плачевное состояние армии, её ряды стали оставлять мобилизованные казаки. Некоторые добровольцы тоже стали покидать свои части, чего прежде не наблюдалось. Снарядный голод у артиллеристов-добровольцев принял крайнюю форму. На 10–20 выстрелов красных их пушки отвечали одним, а то и вовсе молчали. Число раненых в походном лазарете превышало 1500 человек.

Красные же не имели нужды в боеприпасах и, растерявшиеся в первые два дня боёв, теперь окрепли, почувствовав почву под ногами. Они постоянно подвозили подкрепления по железной дороге со станций Тихорецкой и Кавказской, а также из Новороссийска. А. И. Деникин писал о состоянии дел у противника: «Разведка штаба определяла в боевой линии до 18 тысяч бойцов при 2–3 бронепоездах, 2–4 гаубицах и 8—10 легких орудиях. Но отряды пополнялись, сменялись, прибывали новые со всех сторон. Позднее в Екатеринодарских “Известиях” мы прочли, что защита Екатеринодара обошлась большевикам в 15 тысяч человек, в том числе 10 тысяч ранеными, которыми забиты были все лазареты, все санитарные поезда, непрерывно эвакуируемые на Тихорецкую и Кавказскую»[291].

Шёл четвёртый день непрерывных боёв. Красные проявляли небывалое до той поры упорство, используя своё подавляющее преимущество в живой силе, бронепоезда и неистощимые запасы снарядов и патронов. Вся западная окраина города была занята их частями. Накапливали они силы и в огородах.

Позиции Офицерского полка в артиллерийских казармах находились всего в 400 шагах от неприятеля и были опасно выдвинуты вперёд, поэтому они подвергались обстрелу не только с фронта, но и с флангов. Слева от казарм через дорогу уступом назад располагался Партизанский полк. Ещё левее стояли корниловцы, числом в 65 штыков. Их положение оказалось наиболее плачевным – погиб полковник Неженцев, а его заместитель полковник Индейкин был ранен. К тому же среди оставшихся в строю корниловцев было несколько раненых, но отказавшихся идти в лазарет, были раненные в руку и стрелявшие здоровой рукой, был даже один офицер с выбитым глазом. С лёгкими ранениями у офицеров вообще не принято было покидать передовую.

«Когда Корнилову доложили о смерти Неженцева, – вспоминал А. И. Деникин, – он закрыл лицо руками и долго молчал. Был угрюм и задумчив; ни разу с тех пор шутка не срывалась с его уст, никто не видел больше его улыбки. Не раз он неожиданно прерывал разговор с новым человеком:

– Вы знаете, Неженцев убит, какая тяжёлая