И на минуту замолчит, нервно потирая лоб своим характерным жестом. Когда к ферме подвезли на повозке тело Неженцева, Корнилов склонился над ним, долго с глубокой тоской смотрел в лицо того, кто отдал за него свою жизнь, потом перекрестил и поцеловал его, прощаясь, как с любимым сыном…»[292] Смерть полковника Неженцева тяжёлым камнем легла на сердца не только корниловцев, но и многих старых добровольцев.

Корниловский ударный полк имел не только боевое, но и политическое значение. Понимая это, генерал Корнилов приказал пополнить его отрядом полковника Шкуратова в 350 казаков станицы Новомышастовской, а принял полк бывший командир лейб-гвардии Преображенского полка полковник Кутепов.

Однако на другой день, вопреки ожиданиям, вместо старых опытных пластунов в полк прибыло 1000 молодых необстрелянных казаков станицы Марьянской, при 13 офицерах. У самой передовой они попали под артобстрел. Впервые оказавшись под огнём, молодые казаки в панике разбежались кто куда. Выяснилось, что в станице они занимались только строевой подготовкой, а стрелять не умели. Для обучения нужны были опытные стрелки-инструктора, 13 казачьих офицеров для этого было явно недостаточно.

Полковник Булюбаш обратился за помощью к командиру Партизанского полка генералу Казановичу.

– У меня от полка осталось только 12[50] человек, – ответил он. – Можете взять всех.

В итоге за 8 часов опытные инструктора научили молодёжь основным приёмам и правилам стрельбы из винтовки. «В этот же вечер батальон казаков неоднократно участвовал в отражении конных атак противника со стороны садов г. Екатеринодара. Генерал Богаевский обратил внимание на столь успешную подготовку батальона»[293].

На участке Офицерского полка вся площадь артиллерийских казарм насквозь простреливалась ружейным, пулемётным и орудийным огнём. Не слишком защищал от него и выдвинутый вперёд земляной вал. Красноармейцы обосновались в городских зданиях, из окон и с крыш вели прицельный огонь. Среди огородов, на расстоянии около 2000 шагов встал на позицию их артиллерийский взвод и безнаказанно осыпал казармы гранатами и шрапнелями. Марковцы молчали – экономили боеприпасы, лишь немногие, наиболее азартные из них, вступали в перестрелку. Прапорщик Дитман притащил на позицию матрас, примостился на нём и время от времени прицельно стрелял. Вскоре красные пристрелялись по нему и пули стали рвать матрас, пока командир роты не приказал прекратить стрельбу.

От не прекращавшегося весь день огня красных марковцы несли ощутимые потери. Один артиллерийский снаряд угодил в пулемётное гнездо, перебил и переранил весь расчёт. Осколком другой гранаты одному из добровольцев, кавказцу, срезало руку. «Сестра милосердия Шурочка, как все её называли, немедленно произвела операцию: перочинным ножиком она перерезала сухожилия, на которых ещё держалась рука, и перевязала раненого. Все поражались её самообладанию и хладнокровию»[294]. Раненый кавказец мужественно переносил страдания. На глазах у всей роты уже был пример поручика Фёдорова, который, лишившись правой руки, не покидал строй и управлялся с карабином при помощи оставшейся левой и зубов.

В течение дня временами у красных замечались приготовления к атаке, но марковцы срывали их пулемётным и ружейным огнём. Хотя одна атака всё же получилась и красным удалось сбить с позиции 5-ю роту, но генерал Марков тут же появился среди отошедших добровольцев и организовал контратаку, которая вернула оставленную позицию.

Видя пассивность добровольцев, красные осмелели. После неудачной атаки на 5-ю роту они выдвинули свои части вдоль противоположного берега Кубани и стали обстреливать позиции 1-й бригады не только во фланг, но и в тыл. Теперь под обстрелом оказалась единственная дорога, которая в значительной степени была скрыта от наблюдения со стороны города. Одновременно красные активизировались и на других участках фронта.

Красные всё время подвозили свежие силы, и добровольцам надо было что-то предпринять, чтобы не упустить инициативу из своих рук.

30 марта (12 апреля) во второй половине дня на ферме в своей комнате генерал Корнилов собрал военный совет[51]. На нём, кроме главнокомандующего, присутствовали генералы Алексеев, Деникин, Романовский, Марков и Богаевский. Хотя на совете находились оба командира пехотных бригад, командира кавалерийской бригады генерала Эрдели среди присутствующих не было. Дело в том, что со штабами пехотных бригад и с обозом в Елизаветинской была установлена телефонная связь, а со штабом кавалерийской бригады поддерживалась связь людьми, и оперативно пригласить генерала Эрдели на военный совет не было возможности. К тому же к началу совещания штаб армии длительное время не получал от него донесений, и, разочарованный действиями конницы, генерал Корнилов уже не возлагал на неё больших надежд.

Из Елизаветинской на совещание также приехали кубанский атаман полковник Филимонов и председатель правительства Л. Л. Быч. Когда они подъехали к ферме, то попали под артобстрел, который не прекращался весь световой день. В зоне особого внимания красных артиллеристов находилась дорога на Елизаветинскую, поэтому находившийся поблизости офицер предложил атаману держаться левее, сказав, что только что на дороге снарядом разорвало на части кубанского есаула Шкуропатского.

Когда полковник Филимонов и Л. Л. Быч вошли в комнату главнокомандующего, все генералы были уже в сборе, лишь начальник штаба генерал Романовский куда-то отлучился. Комната была маленькая, тесная. На кровати и скамье не помещались все приглашённые. Генерал Марков полулежал-полусидел в углу, на полу, покрытом соломой. Помещение освещалось тусклым дрожащим светом двух-трёх восковых свечей. Выходившее в сторону неприятеля окно предусмотрительно занавесили циновкой. Когда генерал Романовский вернулся, главнокомандующий открыл совещание. «За ночь он весь как-то осунулся, на лбу легла глубокая складка, придававшая его лицу суровое, страдальческое выражение»[295].

Сначала о положении дел на фронте доложили начальник штаба и командиры пехотных бригад. Без прикрас и без ложной надежды на победу они рассказали об отчаянных лобовых атаках под свинцовым дождём и о взятых большой кровью рубежах обороны, о нескончаемых вражеских артобстрелах и об ураганном огне бронепоездов, о снарядном голоде и об огромных потерях в частях, особенно в 1-й бригаде, где Корниловский полк практически перестал существовать. Боевые действия на узком фронте сковали армию, лишая её манёвра. На третий день боёв лобовые атаки давали ничтожные результаты, сопровождаясь огромными жертвами, истощая и без того скудный арсенал армии. Сработал извечный третий закон Ньютона – действие равно противодействию, причём противодействие росло, а напор добровольцев ослабевал.

В то же время красные с лихвой восполняли свои потери, спешно подвозя свежие силы по железной дороге с трёх направлений – с Тихорецкой, Кавказской и от Новороссийска, обладая неистощимыми запасами снарядов и патронов. Растерявшись в первые два дня штурма, они окрепли и, видя малочисленность добровольцев, явно готовились к контратаке.

С тяжёлым сердцем писал А. И. Деникин о последнем военном совете генерала Корнилова: «Наши войска понесли тяжёлые потери, в особенности в командном составе. Части перемешаны и до крайности утомлены физически и морально четырёхдневным боем. Офицерский полк еще сохранился, Кубанский стрелковый сильно потрёпан, из