я знаю, что за наркотики. Вернее, по подозрению. Точной информации пока нет. Но будет, я уверен, что будет.

Он набирает воздух и поднимает руки, глаза его загораются светом оскорблённой невинности, а рот готовится исторгнуть тираду в духе «господа, вы звери», но разум даёт отбой.

— Егор, — мягко и по-восточному сладко произносит он моё имя. — Я же говорю, это была ошибка, понимаешь? Совпадение фамилии. У меня она очень распространённая.

Серьёзно? Я бы так не сказал…

— Они подкинули наркотики, а потом, когда всё выяснилось, забрали их обратно. То есть никто мне никакого зла не сделал, и всё обошлось. Я тебе очень благодарен за заботу, но уже всё хорошо, спасибо. И, если возможно, отзови своих друзей.

— Я уже отозвал, Фархад Шарафович. Как только узнал, что вы покинули узилище, сразу отозвал.

— Вот и отлично. Сейчас мы с тобой чаю попьём со сладостями. Знаешь, какие у меня сладости? Закачаешься.

— Попьём, — хмыкаю я. — С удовольствием. А когда Айгюль приедет?

— Точно не знаю, но скоро. Скоро вернётся уже.

Входит громила с подносом. Ставит на низкий журнальный столик. Чайник с пиалушками, сушёные финики, инжир, какая-то выпечка, пропитанная мёдом. Ферик, как добрый хозяин, наливает чай.

— Угощайся, дорогой.

— Спасибо.

— Обязательно возьми финики. Самые чудесные из всех, что я пробовал.

Я киваю и отхлёбываю чай. Неплохо.

— Отличный чай, очень вкусный, — говорю я. — Мне радостно видеть вас дома, Фархад Шарафович. Дом и тюрьма — это явные противоположности и большинство людей очень много дадут, чтобы жить дома, а не в тюрьме. У нас говорят «от тюрьмы и от сумы не зарекайся»… В этом есть глубокий смысл, но мне кажется, сегодня мы с вами получаем всё больше и больше возможностей жить спокойно, не думая о лишении свободы. Согласны?

— Конечно, Егор, — глубоко кивает Ферик. — Как тут не согласиться? Всё видно невооружённым глазом. Возможностей всё больше, свободы всё больше, рисков всё меньше. Ты большой молодец. Мы живём, зарабатываем и успешно справляемся с бедами, когда такие появляются. Каждый день я благодарю всевышнего, что дал мне на пути тебя. Я говорю искренне, будто сам с собой.

Да-да, верю, конечно.

— Благодарю вас, дорогой учитель, за эти сердечные слова, — расплываюсь я в благоговейной улыбке. В вас много мудрости, и я благодарен, что вы всегда щедро делились ею со мной.

Улыбка на лице Ферика становится медово-елейной.

— Я хочу вас спросить. Можно?

Он почтительно кланяется.

— К чему вы стремитесь? Где цель, которой вы желаете достигнуть?

— Цель, — пожимает он плечами, — наверное, состоит в том, чтобы прожить жизнь без позора, полную достоинства и уважения к людям.

— А как увидеть границу? — пытаю его я. — Где та линия, за которой достаток и могущество переходят в пренебрежением к людям?

— Не беспокойся, — успокаивает он меня, — ты лично ни при каком достатке не потеряешь уважения.

А вы?

— Я всё чаще вспоминаю «Золотую рыбку» в последнее время, — качаю я головой. — Ненасытная старуха, помните? Ей всё мало было. Всё мало. И старик опротивел, хоть и всю жизнь вместе. А стал ненужным. И в жизни ведь так бывает, мне кажется. Рвёмся изо всех сил и думаем, что рвёмся к благу, а по сути, просто не ценим того, что имеем. И потребность эта не что иное, как гордыня и ненасытность. На тот свет деньги не заберём, туда попадём все нищими, как старуха, даже и без корыта. Так стоит ли перешагивать через принципы, если результат гонки известен заранее?

Он хлопает глазами, пытаясь расшифровать мой посыл. А посыл этот очень простой. Незачем хватать всё и жопой и ртом. Сказал же, отставить наркоту. Тебе что, бабла мало? Да ты не знаешь, куда его тратить, но нет, надо ещё, сто кэгэ — это не шутка, нельзя упустить.

Ты пытаешься провернуть сделку, но сам попадаешь в переплёт, оказываешься в ментовке и вдруг выходишь в тот же день на свободу. Ещё никто и ойкнуть не успел, а ты уже дома в парчовом халате, жрёшь финики и утверждаешь, что тебя прихватили по ошибке, спутав с кем-то ещё. Тебя? Не смешно, Фархад Шарафович. Не смешно. Ну, я не готов, конечно, многозначительно изрекать что-то вроде «сегодня кент, а завтра мент», но, всё равно, не смешно.

— Ну, что же, — я поднимаюсь с дивана. — Собственно, я просто хотел убедиться, что у вас всё в порядке. Так что теперь пойду домой. Или, как тот старик закину невод и попробую достать вам золотую рыбку.

— Я бы хотел ещё раз вернуться к операции «Торнадо», Юрий Владимирович, — говорю я, глядя председателю строго в переносицу.

Сегодня мы упражняемся вдвоём, без Злобина. Тот занят служебными делами большей важности.

— По сути, — продолжаю я. — В моём лице вы имеете уникальное и вполне материальное свидетельство эффективности коммунистического пути. Я видел, куда этот путь ведёт. И вы теперь тоже знаете, куда именно. То есть ваш образ мысли, в том числе, вы уж простите, и ваш личный тоже, ведут нас всех в не самое светлое будущее. И проблема тут не в кольце врагов, желающих уничтожить нашу отчизну…

Грозно сверкнув глазами, председатель чуть прикрывает веки. Как черепаха.

— Не только, — поправляюсь я, — не только в кольце врагов, не только в «большой игре», в геополитике, и непримиримом противостоянии цивилизации «суши» и цивилизации «моря». Элементарное отсутствие ширпотреба и продовольствия своим фактом подпитывает и укрепляет у народа представление о западной экономической модели, как о более правильной. А то, что мы на автомате, совершенно не задумываясь выкрикиваем правильные коммунистические лозунги в общественном поле и высмеиваем их же в неформальной обстановке, с приятелями и даже дальними знакомыми, говорит о том, что не всё правильно в нашем царстве. Две реальности для нас — естественное состояние. Успех Горбачёва в народе на первых порах, кстати во многом обусловлен тем, что он, пусть нелепо и нечленораздельно, но начал говорить именно об этом.

— Нечленораздельно?

— Ну, я упоминал его бесконечное многословие опутывающее простую суть пеленой плохо связанных между собой слов.

— Надо понаблюдать за ним.

— Юрий Владимирович, леший с ним, с Горбачёвым этим. Надо ударить по лаврушникам. Не хотите сразу в двух республиках, давайте определим экспериментальную территорию Грузинской ССР.