Анвуайе пытался не раз передать письма и подарки – я все отсылала назад, даже не брала в руки, потому что боялась, что меня могут неправильно истолковать. Не знаю почему, но то ли из-за решеток на дверях, то ли из-за непривычной обстановки постоянно казалось, что за мной кто-то наблюдает, и это подозрение начало превращаться в такую же паранойю, как и Катькина боязнь сарацин. Висконти тоже пытался меня задобрить, но и к нему подарки возвращались нетронутыми.

И все же мне пришлось встретиться с Висконти еще не раз во время нашего бракоразводного процесса. Королева часто, словно нарочно, приглашала его в нашу компанию, и он сидел мрачный в общей толпе, а я делала вид, что вообще его не замечаю. В такие вечера герцог и Анвуайе становились моими сообщниками – я втягивала их в беседу и старалась, чтобы они постоянно были рядом. Тогда Висконти лишь прогуливался вокруг, словно ожидая, когда я отойду. Это была маленькая месть гадкому дону, мизерное торжество над этим мощным быком, в чьих объятьях мне пришлось пережить далеко не самые приятные мгновения.

Чем больше времени мы проводили в бездействии, тем больше засасывала всех гибельная праздность. Рыцари Креста забывали предмет священной войны, свои воинские доблести, кодекс рыцарей и христианскую добродетель. Так как им были обещаны богатства Египта и Востока, знатные владетели и бароны спешили истратить на пиры свое состояние, привезенное из Европы. Страсть к азартным играм овладела одинаково и баронами, и простыми оруженосцами, и они увлекались до такой степени, что проигрывали даже мечи. Несмотря на строгое указание короля не грабить местных жителей, вскоре начались погромы в домах купцов, которые якобы обдирали рыцарей, запрашивая слишком высокие цены за продукты. За то, чтобы иметь возможность вести торговлю, многие купцы были вынуждены платить рыцарям за право поставить свою палатку в лагере, и если купец платил достаточно, то рыцарь даже защищал его место от нападений остальных. Однако вскоре купцы поняли, что такая торговля только разоряет их, и не стали торговать, уйдя из лагеря.

Вино, азартные игры, чревоугодие на пирах – все это рано или поздно должно было породить еще один порок. В городе появились проститутки. Непонятно по какой причине вдруг столько женщин начали предлагать себя воинам – возможно, местное население так обеднело, что им просто некуда было податься. Некоторые, правда, пришли из Акры и Александрии, понимая, что здесь, среди множества мужчин, возможность заработать будет больше.

Развязность, с которой рыцари начали вести себя, значительно повлияла и на вечера при дворце. Порой беседы становились настолько невыносимо непристойными, что дамам приходилось уходить, потому что фразы резали слух. Даже братья короля предались позорному распутству прямо под носом у благочестивого монарха. Похоже, Людовик пожалел о том, что, понадеявшись на дисциплину войска, отложил наступление на Каир. Чем ближе подходил срок, тем с большей активностью начинал он сборы и строил планы нападения со своими баронами. Людовику хотелось подняться по Нилу к Каиру, повелев флотилии из плоскодонных судов сопровождать сухопутные силы.

Но именно 25 июня начался разлив Нила. Воды вот-вот должны были переполнить семь рукавов устья и затопить Дельту. Только тогда понял король франков свою ужасную ошибку – доверившись султану и приняв его вызов на эту дату, он совсем забыл про разлив Нила. Султану пришло на ум послать крестоносцам вызов на 25 июня, и зная, что до осени из Дамьетты рыцари никуда не двинутся, он мог теперь спокойно собирать войска из провинций и ждать приезда сына. Крестоносцы оказались в ловушке у природы, Аллах помог мусульманам, как и надеялся Факр-Эддин.

Эта новая отсрочка окончательно погубила воинов. Начались ссоры и раздоры, ругались по любой причине: из-за денег, еды, вещей, из-за пьяных разговоров и шуток, из-за женщин. Бедный король! Перед его глазами каждый день представало все более позорное зрелище: тщеславие, ненависть, зависть царили повсюду. Он пытался внушить своим воинам прежние добродетели, напоминал им об их высокой цели – они не слушали его. Его власть никогда не была так призрачна и слаба, как этим летом, даже его любимые братья не подчинялись ему.

Однажды вечером мы стали свидетелями грандиознейшей ссоры, причиной которой послужила женщина. Имя женщины очень часто лежит в основе многих событий, происходящих в мире. Недаром французы говорят «ищите женщину»: она, если и не является причиной, то всегда имеет отношение к событию. Так вот, имя женщины, что имела отношение к ссоре, было Катрин Уилфрид.

Все произошло на одном из праздников в большой зале. Было много народа, от гула голосов и духоты я чувствовала себя неважно, гнетущее впечатление от ужина добавлял Висконти, которого король посадил рядом со мной, разлучив с подругой. По другую руку сидел Жоффруа де Базен, который всячески пытался развлечь меня несчастную. Но радости от общения с ним я не испытывала, находясь в одном из своих самых хмурых расположений духа, когда все лишь раздражало. Казалось, атмосфера зала раскалена до предела, и все только и ждут момента, чтобы наброситься друг на друга и разорвать. Словно в большую клетку поместили сотни тигров и бросили один кусок мяса, и все они настороженно приглядывались друг к другу, не смея подойти первыми.

Но остальные, казалось, вовсе не чувствовали напряжения, поскольку ели и пили в полную меру, точнее, не зная меры. На этом пиру я впервые заметила, что Людовик разбавляет свое вино водой и ест очень скромную пищу, стараясь избегать изысканных блюд.

Скромность короля стала такой заметной, потому что другие ели иначе. Рядом со мной Висконти обгладывал несчастного фазана, и я просто удивлялась, сколько ест этот человек. Фазан был жирным, руки и лицо Николо лоснились, и мне становилось дурно всякий раз, как я к нему поворачивалась, поскольку вспоминала, как эти жирные руки и губы касались меня. От этого зрелища совсем пропал аппетит, я отодвинула тарелку и стала с тоской наблюдать за остальными. Вадик сидел в группе англичан, которыми верховодил Гийом Длинный Меч. Они так громко ржали над своими дурацкими английскими шутками, смысл которых был понятен им одним, что французы хмуро косились на них и старались затеять беседу еще более привлекательную. Катя, весьма недовольная тем, что Висконти посадили рядом со мной, время от времени приглядывала за нами, но возле нее сидели милые и общительные дамы и рыцари, среди которых особенно выделялись Жоффруа де Сержин и Матье де Марли.

Жоффруа де Сержин был очень приятным человеком, он излучал уверенность, и чувствовалось, что ему можно доверять. Он не носил бороды, лицо его было открытым, и каждая черта выражала аристократизм и благородство. Зрачки его серых глаз были обведены темной полосой, и от этого глаза словно излучали свет, а из-за темных ресниц глаза казались подведенными. Он говорил сдержанно, всегда по делу и вежливо, я никогда не видела его навеселе или кричащим непристойные слова. Он всегда держал себя под контролем и любил окружать себя такими же сдержанными людьми. Исключением был разве что Матье де Марли – смуглый короткостриженный низенький мужчина, который имел дар рассказывать даже самые грустные истории так, что вокруг все покатывались от смеха. При этом де Марли мог действительно сожалеть о происшедшем – но, волнуясь, он так произносил свои короткие, странные фразы, что рыцари хватались за животы, и де Марли, смущаясь, еще больше пускался в детали и описания, призванные прояснить ситуацию, но вместо этого доводившие слушателей до колик.