Романтические чувства окрыляли Софью. Однако романтика быстро выветрилась под натиском повседневности. Теперь снова и снова она рассказывала многочисленным гостям, среди которых были Самарин, Бестужев, Давыдов, всех не перечесть, о своем визите к государю. Ей даже казалось, что из‑за этого они и приезжали в Ясную Поляну. Она увлеченно, почти заученно, делилась впечатлениями о венценосном приеме. А в глубине души ей было жаль этих людей, которые даже не догадывались об истинной причине ее посещения высочайшей персоны. На самом деле она жаждала сатисфакции, которая позволила бы ей реабилитировать себя. Она прекрасно понимала, что публикация «Крейцеровой сонаты» бросает тень на жену автора. Теперь ее многие жалели. Даже сам государь не сдержался и сказал: «Мне жаль его бедную жену». Сейчас Софья для всех, как метко подметил дядя Костя, ипе victime (жертва. — Н. Н.), которой она больше не хотела быть. Поэтому Софья пожелала всем, а особенно своему мужу, доказать, кто она такая на самом деле. Ведь он всегда стремился непременно унизить ее. Отправляясь в Петербург, она уже заранее предвидела свой успех. И предчувствия не обманули ее. Она произвела фурор, обворожив самого государя своим обаянием, тактом и умом. Она смогла добиться, казалось бы, невозможного: разрешения на публикацию запрещенной скандальной повести мужа. К тому же, как ей поведала фрейлина Александрин Толстая, царь нашел Софью искренней, простой, симпатичной. Он не подозревал, что она была еще так молода и прекрасна. Софья торжествовала! Она сумела упросить самого царя (!) и сделала это легко, изящно, вдохновенно. Это не было пустым хвастовством. Уже в ближайшие дни должен был выйти тринадцатый том полного собрания сочинений с «Крейцеровой сонатой», из‑за которой и возник весь сыр — бор. Софья была намерена послать этот том государю, вложив туда фотографии своей большой семьи, о которой он столько ее расспрашивал. А Лёвочка как‑то искоса поглядывал на жену, ему явно были неприятны ее заискивания перед государем, вся эта эйфория от успеха. Он даже чуть не наговорил ей гадостей, но вовремя сдержался.

Софья уже давно поняла, что покой ей может только присниться, а наяву — постоянные «дела да случаи». Почти два года, с 1890–го по 1892–й, продолжался раздел имущества. Был еще Лёвочкин отказ от своих литературных прав, что было гораздо серьезнее. Она видела, как ее муж впадал в тоску, ему было тяжело от окружавшей его праздности, музыки, от тщеславных разговоров, от «искривленных мозгов» людей, с которыми он находился бок о бок. Софья, конечно, понимала, что она своими рассказами о том, что Москва ее встретила точно царицу какую, с объятиями, поцелуями, подлила масла в огонь. Он приходил в уныние от подобных разговоров, как и от праздности всего своего семейства, и считал, что необходимо в самое ближайшее время избавиться от имущества и огромных доходов, получаемых от продажи его сочинений. Вскоре подвернулся удобный случай. Как‑то зимой яснополянский управляющий поймал мужиков, спиливших тридцать берез из посадки. Мужики, приходившие к Софье каяться, просили ее о помиловании, но она сказала, что ничего не сможет сделать для них. После этого у нее состоялся разговор с мужем на повышенных тонах. Он предложил отдать всю землю мужикам, а право на издание его сочинений передать в общую собственность. Для Софьи ведение огромного усадебного хозяйства было настоящим крестом, тем не менее она не считала нужным от него отказываться. После инцидента с кражей деревьев она поняла, что может потерять авторитет у яснополянских крестьян. Понаписал для Софьи черновик обращения в редакции газет: «Милостивый Государь! Вследствие часто получаемых мною запросов о разрешении издавать, переводить и ставить на сцене мои сочинения, прошу Вас поместить в издаваемой Вами газете следующее мое заявление:

Представляю всем желающим право безвозмездно издавать в России и за границей, по — русски и в переводах, а равно и ставить на сценах все те из моих сочинений, которые были написаны мною с 1881 года и напечатаны в XII томе моих полных сочиненных изданиях 1886 года, и в XIII томе, изданном в нынешнем 1891 году, равно и все мои неизданные в России и могущие вновь появиться после нынешнего дня сочинения». После этих радикальных заявлений мужа Софья, вспоминая свой визит к государю, думала о нем как о пирровой победе, которая стоила ей стольких, как оказалось, напрасных трудов. Ради чего она все это делала?

Муж тем временем просил ее хорошенько все обдумать вместе «с Богом» и все‑таки отправить в редакцию письмо об отказе его от авторских прав, не исключая даже подаренного ей когда‑то «Ивана Ильича». Софья была вынуждена согласиться, но в душе осталась непреклонной, по — прежнему считая, что с его стороны «несправедливо обездоливать многочисленную и так не богатую семью». Между тем ей снова предстояла беготня еще и по другим делам, связанным с разделом имущества, которые осложнились из‑за отказа Маши взять свою долю. Софья была в ужасе от того, что творила ее дочь, не понимавшая, что такое остаться без гроша после такой обеспеченной жизни. Теперь ей надо было оформить свое попечительство, для чего необходимо было подписать «пропасть бумаг». Маша передала ей привезенную из Тулы кипу документов от нотариуса, и Софья была вынуждена сидеть и пыхтеть над ней для того, чтобы обеспечить будущее дочери. Это были скучные и тяжелые заботы. А Лёвочка продолжал жить как жил.

Софья постоянно пребывала словно в cercle vicieux (заколдованный круг. — Я Я.). Не успела она закончить дела с разделом имущества, как ее уже поджидали новые заботы. Теперь надо было расплатиться за купленную для Илюши Гриневку. Софья срочно выписала бумаги из Петербурга для выкупа усадьбы, а деньги выручила от продажи березовой посадки, получив за нее 6500 рублей. Сын очень торопил мама, желая поскорее обосноваться в своем имении на законных правах. После этого она написала завещание и положила 55 тысяч рублей на имя незадачливой дочери Маши, чтобы та смогла ими воспользоваться, когда выйдет замуж. Возникла проблема с московским домом. Теперь, согласно завещанию, он принадлежал сыну Льву. В этой связи возникал вопрос: где будет обитать она со своими малышами? Софья вышла из этого положения, выкупив у сына дом за 65 тысяч рублей. Наконец‑то, без всяких нервотрепок, она могла заняться распродажей книг. Софья подсчитала, сколько их хранилось на складе. Оказалось, что не так‑то и много. Поэтому она собралась издавать новое собрание сочинений мужа, заказала бумагу для него и стала торговаться с продавцами.

Между тем светская Москва встретила ее как победительницу, как царицу: для нее были открыты все двери, всюду ее ждали в гости, все лично желали услышать от нее о знаменитой встрече с государем. В общем, продолжилась ее прежняя жизнь с анковским пирогом, и порой даже казалось, что ничто не может нарушить раз и навсегда заведенного порядка с непременным сбором домочадцев за столом под звон часов, с обязательным музицированием и радушным приемом гостей. Все это время Софья оставалась деятельной, обивала ширмы и мебель в детской, наводила чистоту и порядок во всем доме. Все это она делала в отсутствие мужа, когда ее вдруг переполняла невероятная энергия жизни, появлялась потребность в физической работе. А вечерами Софья обычно просматривала корректуры, правила их, писала письма, переводила для Лёвочки с английского языка предисловие к книге о вегетарианстве, пила чай вдвоем с Таней. В два часа ночи отправлялась спать. Жила благополучно, но без радости.