случае, он понял одно, что из послеобеденного сна его вытряхнул орудийный грохот.

Эгри что-то приснилось. Он попытался припомнить что. А привиделся ему славный, седой, давно уже скончавшийся учитель. Он единственный из всех учителей любил Ференца, да и Ференц любил только его одного. Во сне подпоручик был снова гимназистом восьмого класса. Школа готовилась к празднествам по случаю годовщины революции 1848 года. Выступать от имени учеников поручили Ференцу. Он пришел на квартиру к учителю. «Я, господин учитель, буду говорить против Габсбургов…» — «Сынок, говорите так, как вам сердце велит… Только, — глаза у старика налились слезами, и он отвернулся, а сзади (и это запечатлелось ярче всего) волосы у него были пышней и седей, чем спереди, — только мне ведь два года осталось до пенсии. А потому вы у меня не были и со мной не советовались».

…Вошел Шиманди, и в тот же миг задребезжал полевой телефон. Эгри прижал трубку к уху. Сперва ничего не расслышал. Три нервных голоса неслись по проводу одновременно. Два приутихли… Третий звучал надтреснуто.

— Подпоручик Эгри?.. Подпоручик Эгри?.. Говорит командир батальона… Выставить к ночи тройное сторожевое охранение… На рассвете в три часа побудка. Выдать на завтрак консервы, по пол-литра вина и по двести граммов рома. Проволочное заграждение будет перерезано в шести точках. Приказываю: в три часа пятьдесят минут быть в полной боевой готовности и ждать дальнейших приказаний. Повторите!

Эгри повторил слова приказа. Пожелтевший Шиманди хотел что-то спросить, но мрачное лицо подпоручика не предвещало ничего доброго.

— Что это они там опять затеяли? — пробормотал насмерть перепуганный Шиманди.

Эгри тоже был взволнован. Вызвал к себе прапорщиков и фельдфебелей. Передал им приказ и сам прошел по окопам. Он долго вглядывался в даль сквозь амбразуру, наблюдая, как беспорядочно скакали на горизонте упругие хвостики дыма и, редея, рассеивались в воздухе.

Эгри вернулся в землянку. Сел за стол и положил перед собой книжку. Буду, мол, читать — и все! Раскрыл ее, но сосредоточиться не мог. Четыре раза перечитывал одну и ту же страницу. Смысл первой фразы еще кое-как дошел до него, потом связь между словами прервалась, и на первый план выступили его собственные мысли.

— Господин подпоручик, — тихо промолвил Шиманди. Ему хотелось спросить: «Что же будет-то?», — но он передумал и сказал другое: — Дозвольте спросить… состоится у вас нынче прием?

Дело в том, что подпоручик с некоторого времени занялся юридической консультацией и одно за другим строчил прошения для солдат. Напоминая о «приеме», Шиманди, по правде сказать, рассчитывал, что подпоручик раскричится: «Какая там еще юридическая консультация, когда на заре…» Но Эгри ответил спокойно, почти обрадованно:

— Состоится. А кто на очереди?

— Габор Чордаш.

— Впусти его.

И вскоре Эгри весь ушел в составление письма, будто и в помине не было приказа об утренней тревоге, орудия не гремели над головой, хотя и ему и Чордашу приходилось орать во всю глотку, чтобы расслышать друг друга в этом несмолкающем грохоте.

Эгри закончил письмо и прочел его Чордашу. Надо сказать, что юридический язык и стиль адвоката Эгри несколько изменился. То ли фронт был виной, то ли неистовый орудийный гром, а может быть, и то и другое вместе.

«Господин исправник!

Ко мне поступили сведения, что либо вы, либо ваш подчиненный зажилил военное пособие жены солдата моей роты Габора Чордаша.

Рекомендую вам немедленно — это в ваших же интересах — прекратить сие мошенничество, иначе я не поручусь, что рядовой Габор Чордаш не превратит вас в котлету, когда вернется со службы после войны, а может, еще раньше, когда я специально для этой цели дам ему отпуск. Согласитесь сами, что превращение в котлету неприятно даже для свиньи.

К тому же считаю своим долгом довести до вашего сведения, что если Габор Чордаш ударит кого-нибудь, тому тут же заказывают гроб. Этим и славится он у нас в батальоне.

С уважением

д-р Ференц Эгри, подпоручик его величества короля и императора, адвокат, юрисконсульт Габора Чордаша, рядового его величества короля и императора».

Ввиду орудийного грохота Эгри прочел письмо во весь голос, а последние фразы: «тут же заказывают гроб» и «этим и славится у нас в батальоне» — он прокричал уже в полном неистовстве прямо в ухо рядовому его величества короля и императора и добавил еще три слова, но в письмо их не вставил, поэтому мы тоже решили не сообщать их читателю.

— Ну как, сынок, доволен? — спросил он Чордаша, который на добрых десять лет был старше его.

— Премного доволен! Спасибо, господин подпоручик! — крикнул в ответ Чордаш, уверенный, что и последние три слова значатся в письме.

— Шиманди, следующего!.. — закричал подпоручик с удовлетворением человека, который нашел верный способ для успокоения своих нервов.

«Столица. Будапешт. Районная управа VIII района. Улица Барош. Начальнику отдела военных пособий Густаву Кламперу.

Мерзавец Клампер!

Ты предложил красавице жене солдата моей роты Шандора Фекете (в гражданке — каменщика) стать твоей шлюхой на то время, пока упомянутый Шандор Фекете защищает родину здесь, в Галиции. Кроме того, ты, последний негодяй, пригрозил ей, что иначе не станешь выписывать пособие и даже выселишь из квартиры.

Ежели ты, бандит из бандитов, не хочешь, чтобы рядовой Шандор Фекете поострее наточил свой штык и избавил тебя от твоего антипатриотического органа — проще говоря, охолостил тебя, — немедленно охлади ведром студеной воды свою буйствующую плоть и срочно извести меня о результатах.

Д-р Ференц Эгри, подпоручик его величества и прочее и прочее»

— Ну, как, папаша, доволен? — крикнул Эгри молоденькому солдату. — Шиманди, кто следующий?

— Господин подпоручик, — Шиманди мучился, — что будет на заре?

— Если небо прояснится, солнце засияет… Кто следующий?

— Я, — ответил Шиманди.

— А у тебя какая жалоба?

— Я совершил кражу со взломом. За это мне положено шесть лет тюрьмы. Хочу донести на себя…

— Ладно. Завтра напишу. — И подпоручик зевнул. — Напишу, коли живы будем! — заорал он, со злорадством наблюдая за выражением лица Шиманди.

6

Недобрая наступила ночка. Орудийный грохот стихал по временам, чтобы тем неожиданнее разразиться снова. Уж лучше бы земля содрогалась непрерывно, гром пушек сливался воедино, как днем, только бы не было этих мгновений тишины. Ведь после нее кругом все еще страшнее громыхало, выло, хрипело и содрогалось. Нервам одинаково невыносимы были уже и волнение и покой. Солдаты по сто раз за ночь засыпали и по сто раз просыпались. Им и за полгода не приснилось столько, сколько за одну эту ночь.

Побудка началась еще до рассвета. И покуда солдаты решали, что взять с собой