Все стало для него таким же простым, как ступеньки лестницы, по которым он поднимался, бывало, к себе домой. И ему, и Дембо, и Бойтару выдали оружие. Рабочие и крестьяне всей страны вооружены. Да что же они, ослы или трусы? И он тоже?.. Рот его скривился… Хоть бы майора подстрелил, когда тот дал Чордашу по морде. Люди, не сдавайтесь! Товарищи, крепче держите винтовки в руке!.. Товарищи!..

…Через несколько секунд судорога отпустила. Новак шевельнул сперва ногой, потом рукой… И вместе со всеми товарищами пополз дальше, к русским окопам, глазами отыскивая Дембо и Бойтара. «Они уже где-нибудь далеко!» — подумал он и тут же увидел: Бойтар и Дембо шагах в десяти от него, видно, только что вскочили и кинулись в штыковую. «Так сколько же я пролежал?»

Все смешалось в общем торжествующем вопле. Новак скатился в развороченный артиллерией русский окоп. Странный запах. Не такой, как у них в окопах. Потом какое-то безумие. Мертвецы. Пленные. Печальные, измученные лица. Новак задыхался. «Ну!» — сказал он. И еще раз: «Ну!» И сел.

Какое счастье! Цель достигнута! Все кончено!.. Даже перекличка, установившая, кто здесь, а кто остался на поле битвы, и та не нарушила ощущения счастья.

Но уже несколько часов спустя, когда велено было подправить окопы, переделать амбразуры, чтобы они смотрели не на запад, а на восток, сбить колья и покрепче натянуть проволочные заграждения на случай возможной контратаки, Новак почувствовал нечто подобное тому, что ощущает узник, который рыл, рыл землю из последних сил, вел подкоп под камерой, наконец, прополз в дыру… и оказался не на свободе, а в соседней камере.

Собрали раненых и мертвецов. На побелевшем лице раненого Чордаша, который лежал, уткнувшись лицом в землю, Новаку виделась не дыра от пули, а след вчерашней пощечины…

«Чтоб оно треснуло, это бессильное небо!»

8

Нет, ему было уже невмоготу!

А случилось вот что…

Два дня спустя после того, как они выбили врага из его укрытий, их тоже выбили и даже погнали дальше прежних позиций, так что и вещи забрать уже не пришлось.

На закате бегство приостановилось. Двигались медленно, беспорядочно. Показались солдатские могилы. Кресты, кресты, кресты… Казалось, сама земля высунула эти дощечки, чтобы предупредить: «Осторожно! Война!..»

Какая-то граната, посланная вдогонку бегущим, разворотила солдатскую могилу и выбросила ее обитателя. Труп перекинулся на соседний холмик. Деревянный крест подпер ему спину, а под мышку попала доска от гроба, чтобы покойник не упал. Так и сидел он в красных гусарских штанах и в синем парадном доломане. Гусар погиб, видно, в первые недели войны, когда по приказу офицеров генерального штаба, подобных камергеру д-ру Лайошу Селеши, венгерские гусары бросались в конном строю на артиллерию противника, чтоб потом, не останавливаясь, при полном параде скакать по меньшей мере до Киева.

А теперь этот распухший желтолицый гусар в красных штанах сидел в обнимку с гробом, и не было ему никакого дела до отступающих.

— Глянь, — сказал Бойтар Шимону Дембо.

Шимон посмотрел. Содрогнулся.

— Уж и в могиле не дадут полежать спокойно, — заметил Шимон и, хотя давно этого не делал, перекрестился.

…Подошли к горящей русинской деревне. В ночи призрачно пылали дома, конюшни, заборы. Мычали коровы, ржали кони. Пахло горелым мясом. Жители бежали в последнюю минуту. Освещенные пылавшими соломенными крышами, шли бабы с узлами, старики, босые ребятишки в одних рубахах. Кто нес оловянную миску, кто кастрюльку, кто подушку. Перед ними, рядом и позади скрипели телеги, набитые жалким скарбом. И вдруг, точно в бреду, в пламени появился петух. Он хотел перелететь через горящий плетень, но огненные языки схватили его. Мгновенье слышалось отчаянное кукареканье. Потом все стихло. Только девушки шли, утирая слезы, только телеги скрипели, только брели отступающие, военные и штатские, все вперемешку, — только свежее войско шло им навстречу и угрюмо, в полном порядке устремлялось прямо в огонь и дым — оно должно было остановить наступающего противника. А вокруг — Карпаты. В отсветах горящей деревни сосны стояли не зеленые, а черные.

9

Нет, ему было уже невмоготу!

Он шел рядом с подпоручиком Эгри. Они несли смертный приговор: отпечатанный на машинке листок, утверждавший казнь двадцати девяти ни в чем не повинных венгерских солдат. На страничке список: фамилия, имя, год рождения — и решение: смертная казнь через расстрел. В алфавитном порядке: Алмаши, Бойтар, Дембо… И дальше кавычки (—«—), заменяющие одни и те же слова: «смертная казнь через расстрел».

А случилось вот что…

После отступления с фронта их отвели на отдых в тихую деревню.

Прошла неделя. Солдаты понемножку пришли в себя. Ференц Эгри давал теперь не юридические консультации, а писал «патриотические» письма родным погибших, адреса которых сохранились. (Солдаты во всех армиях имеют обыкновение передавать друг другу адреса родных: «Спрячь, братец! Вдруг что случится со мной…»)

«Достопочтенная сударыня!» или «Уважаемая хозяюшка!» (Такое различие устанавливал подпоручик Эгри между горожанками и деревенскими.) А дальше все шло одинаково. Эгри сообщал, что муж, или сын, или брат служил у него в роте.

«Этого крепкого, здорового человека мы все любили. Ему бы сто лет прожить, да началась война. Наш славный государь император Франц-Иосиф призвал его в армию и отправил на фронт, где 27 апреля сего года он погиб смертью храбрых. Да здравствует война! Да здравствует отчизна!»

…Прошла и вторая неделя.

В шестидесяти километрах от их деревни войска германской империи и австро-венгерской монархии прорвали фронт. Далекий орудийный гром доносился в ночной тишине даже сюда. Рядовые батальона знали, что теперь очередь за ними, что остаток батальона вот-вот бросят в огонь. Говорят: «Великая победа!» Может, на этом и кончится война? Но кто из них останется в живых?

Шиманди принял решение. Он не стонал, не жаловался больше. Лицо его окаменело от решимости и страха.

Как-то перед сумерками он собрал несколько солдат. «Хочешь бабу?» — спросил он каждого. И всех изъявивших желание повел в заранее примеченный домик, где жила пожилая крестьянка с пятнадцатилетней хилой дочкой. К дому они пришли всемером. Шиманди распахнул калитку и выстроил солдат во дворе.

— Порядок надо соблюдать, — сказал он строго. — Закончил — выходи, следующий пойдет.

— А ты?

Шиманди промолчал. Он отлично знал, какая за это предстоит расплата. Не раз спрашивал у Эгри: «А что, если я бабу изнасилую?» — «Расстреляют!» Стало быть, насиловать он не будет. Напротив, когда начнется «заваруха», он возьмется утихомиривать взбесившуюся компанию. «Во мне совесть заговорит — смягчающее обстоятельство!» Пускай солдаты и покажут на него, но девушка с матерью будут защищать. И