тогда начнется волокита: виновен, не виновен, степень вины! Одним словом, волынка пойдет, его отправят в тыл на расследование, а там примут во внимание «смягчающие вину обстоятельства» и не пустят пулю в лоб. Время он выиграет, а в предстоящих опасных боях только его и видали! А к той поре, как закончится следствие, батальона его уже и в помине не будет!.. Да и войны тоже!.. Ведь война больше двух месяцев не продлится.

— Я? — спросил в замешательстве Шиманди. — Я?.. Я первый пойду.

Девочка с матерью через окно видели взволнованно шепчущихся солдат во дворе, их алчные взгляды, которые, точно спички, чиркали по стеклу.

Шиманди вошел в дом. Девочка с плачем забилась в угол, словно котенок от собаки. Глаза ее горели. Она готова была защищаться и зубами и ногтями. Мать с криком упала на пол.

— Боже мой, пани мой!.. — и начала истово креститься.

— Не бойтесь! — сказал Шиманди, остановившись посреди комнаты. — Я, — он ткнул себя пальцем в грудь, — ничего не хочу! — И поднял обе руки в знак того, что он и в самом деле ничего не хочет.

Так прошли минуты две.

Но тут распахнулась дверь, и табуном, давя друг дружку, ворвались солдаты.

Пока в комнате был только один Шиманди, несчастная девочка готовилась к защите, теперь же, когда за спиной у него выросла эта словно сорвавшаяся с цепи орава, девочка взвизгнула, глаза у нее забегали. Но спасения ждать было неоткуда, и она оцепенела от беспомощности.

Шиманди отошел в сторонку. Первый солдат повалил девочку, остальные окружили их, и начался ужас… Один за другим. Солдат, стоявший позади всех, не стал дожидаться своей очереди и накинулся на мать.

Шиманди вытянулся в струнку, выпучил глаза, потом потуже стянул ремень на поясе и заорал: «Что вы делаете? Не смейте!» Но его оттолкнули: «Брысь! А то задушим!», потом, кто знает откуда, привалили еще другие солдаты. Шиманди — а он все еще кричал, не то от притворного возмущения, не то от испуга, — стукнули по голове и вышвырнули вон.

Когда последний солдат закончил свое дело, девочка была уже мертва.

Мать еще до этого выскочила из дома и огласила воем всю улицу. Очнувшийся от обморока Шиманди кричал с ней заодно. Прибежал Эгри вместе со взводом солдат, с Новаком, Бойтаром, Дембо (это был взвод Новака). Бегом направились к дому. Впереди, указывая дорогу, бежал Шиманди. Солдаты уже разбежались. Нашли только мертвую девочку.

10

Началось следствие. Из расквартированного в тылу командования корпуса приехал в числе прочих и тот военный судья, который до этого усиленно занимался «венгеризацией» одной русинской деревни. «Через год, — хвалился он, — в этом русинском гнезде будет полно венгерских ребятишек».

Выяснить роль Шиманди так и не удалось. Солдаты, которых он привел в дом, показывали против него, остальные были на его стороне. Всяк твердил свое. Никто не хотел брать вины на себя, каждый обвинял другого. Мать покойной девочки защищала на допросе Шиманди и показала только, что он первым пришел в дом. «Я хотел предупредить, — защищался Шиманди. — Помочь хотел!» — «А почему ты ко мне не прибежал?» — спросил его Эгри. «Не догадался…» Эгри закатил ему здоровенную пощечину. «Ваше благородие, я не виноват!» — простонал Шиманди, повалившись на землю.

И командиру батальона и командиру полка дело это пришлось весьма кстати. «Установить виновников невозможно. Приказываю: расстрелять каждого десятого».

Таких десятых набралось двадцать девять человек, ибо половина батальона осталась на поле боя. В числе этих «десятых» оказались и Шимон Дембо и Имре Бойтар.

По уставу военного трибунала, если часть стояла в тылу, подобный приговор должен был утверждаться командованием корпуса.

И батальонный командир не без умысла отправил в корпус для утверждения приговора именно Ференца Эгри и Дёрдя Новака.

11

Нет, ему было уже невмоготу!

Они ехали в автомобиле. Остановились в маленьком городке и попали сперва в канцелярию, где за разными столами составлялись различные бумаги, провиантские списки, списки погибших и раненых, заполнялись извещения о погибших.

В тесной комнатушке набилось человек двадцать кадровиков и офицеров запаса всех чинов и званий. Они были чисто одеты и достаточно упитанны.

Справа слышалось: «…двадцать девять центнеров муки… сто восемьдесят килограммов жиров… сто девяносто восемь — мясных консервов… тысяча пятьсот килограммов говядины…».

Слева: «…погиб… погиб… ранен… погиб… попал в плен… пропал без вести… погиб…»

От стола, стоявшего у окна, неслось:

— «Деревня Пецел… — Один диктовал, другой писал. — Илоне Фекете… Один». Есть? Следующий: «Дебрецен. Главная улица. Петеру Надю… Три…» Есть? — «Один» заменяло «смертью храбрых»; «два» — «ранен» и т. д. Так выходил из положения диктующий, чтоб облегчить себе работу. На одной стороне типографским способом отпечатанной открытки стояло: «Императорско-королевская военно-полевая почта… Бесплатное. Адрес». «На другой стороне: «Фамилия… Звание… Погиб смертью храбрых… ранен… попал в плен… пропал без вести…» И в скобках: «Лишнее вычеркнуть». Ниже: «Воинское командование. Подпись…» В самом низу — две большие буквы: «М. П.», что означало «Место печати», — сюда ставилась печать корпуса.

На вошедших подпоручика Эгри и капрала Новака никто не обратил внимания. Окинули беглым взглядом и, убедившись, что чины фронтовиков невысоки, притворились ужасно занятыми людьми.

Эгри вторично приложил руку к козырьку и спросил:

— Где я могу найти командира корпуса? Мы с фронта… Где мне его найти?

— Подождите, господин подпоручик! Вы же видите, что все мы заняты.

И снова зазвучало еще громче, с еще большим рвением: «…семьдесят два килограмма телятины… тридцать два фазана… шестнадцать килограммов конфет… ранен погиб… Карцаг… Площадь Лайоша Кошута, 4… вдове Галамбоши… Сын… поручик… три… двести девятнадцать килограммов подошвенной кожи… два… один… Будапешт, восьмой район, улица Магдолна».

Эгри и Новак ждали.

Наконец какой-то интендантский офицер встал, подошел к Эгри, выслушал его донесение (усердно работавшие офицеры побросали работу и все обратились в слух), взял бумажку и повертел ее в руках.

— Хорошенькое дельце! — заметил интендантский офицер. Остальные закивали. — Слыхали мы о нем…

Он поинтересовался подробностями и сказал:

— К нам это не относится.

Сел на свое место, и опять зазвучали отрывистые, как команда, слова: «…мясо, телячья кожа, один, два, Печ, улица Кишфалуди…»

— Знаем, что не к вам относится, — не выдержал Новак. — Мы же спросили вас, где штаб корпуса. Так не скажете, где он?

— Ишь ты! Капрал! Хорошенькое дело! — заговорил какой-то интендантский поручик. — Maul halten![18] Зайдите в тот дом! — крикнул он возмущенно и в окно канцелярии указал на дом. — Хорошенький батальон!..

12

После нескольких часов ожидания — командир корпуса обедал, потом отдыхал — Эгри был, наконец, допущен к нему. Новаку не позволили войти