пачек денег, лежащих в нагрудном кармане, происхождение которых мне, в случае, если меня обыщут, будет трудно объяснить. А в совокупности с паспортом, с фотографией Семена Борисенко. Это был провал, и провал очень жесткий. Гебисты, при наличии такого компромата, со мной церемонится не будут.

— Вам плохо? — обрадованно спросил следователь, заметив изменения на моем лице: — Что-то вспомнили, хотите, все-таки, сделать заявление?

— У меня вопрос имеется. Можно? Если у вас постановление на обыск, значит, имеется возбужденное уголовное дело, правильно? Хотелось бы знать, уголовное дело по какой статье и по какому факту возбуждено?

— Позже узнаете, когда мы здесь закончим. Ничего выдать добровольно не хотите?

— Нет, не хочу.

— Тогда, будьте так любезны, встаньте со стула и отойдите в сторону. Нам надо в этот погреб спустится.

К разочарованию комитетчиков, под моим стулом погреба не было. Точнее был, но к нему больше подходило название — лаз. В небольшой ямке под полом домика спрятать грузовик тушенки было невозможно. Не успели мои оппоненты напрячься, как с улицы раздались радостные крики — за кустами жимолости, кто-то глазастый, нашел настоящий погреб.

— Ключи от погреба, будьте так любезны, Громов.

— Я не знаю, где ключи. Скорее всего, бабуля их в Город на зиму забирает.

— Ну кто бы сомневался. Давайте, вскрывайте. — следователь не сводил с меня внимательных глаз, наверное, надеялся по моим зрачкам прочитать, где я прячу остальную тушенку, как во всех наставлениях написано.

На мое счастье, эти ребята не стали курочить металлическую крышку погреба, а аккуратно перекусили толстую дужку висячего замка. После чего кто-то — мне в окно плохо было видно, нырнул на глубину, остальные сверху азартно светили в темноту погреба фонарями и громко давали советы.

Минут через пять гулко грохнула, возвращенная на место крышка погреба, а несколько темных силуэтов собрались в кучку, очевидно, совещаясь. Как я понял, единственным уловом, добытым под землей, были изгвазданные в глине брюки и пятна ржавчины от металлической лестницы на рукавах пиджака.

Следующим сосредоточием поисков стал сарай, темнеющий в самом конце участка. Там, кто-то попытался разгрести многочисленные ящики, шланги и грабли, в поисках железных банок, но чуть не напоролся на острое лезвие, затаившейся в темноте, косы-литовки.

Заглянув в будочку туалета, охотники за консервами разбрелись по грядкам, тыкая длинными металлическими щупами в подозрительные места. Слава Богу, что еще весна и бабуля не успела засадить угодья редиской и помидорами, иначе, никакие ссылки на злобных гэбистов, меня бы не спасли. Хотя, уверен, клубнику эти сволочи все равно потоптали. Я загрустил, представив, что мне скажет бабушка, когда на выходные приедет из Города. Правда, если меня задержат, то скандал с старшим поколением нашей семьи будет отложен на неопределенное время.

Потерявший надежду на хорошие вести с полей, следователь Комитета, внешне сохраняя спокойствие, пересчитывал и вносил в протокол обыска, количество и маркировку, покрытых пушечным салом, полукилограммовых банок.

— А вы знаете, Громов, что эта тушенка производится только для армии и в торговую сеть не поступает?

— Нет, не знаю. А зачем мне это знать? — мое равнодушие от этого слабенького захода следователя, было абсолютно искренним.

— Ну как же? У вас обнаружены предметы, не входящие в гражданский оборот…

— Вы мне, товарищ или капитан, мозги не вкручивайте. Из гражданского оборота выведено, к примеру, боевое оружие, или наркотики, а тушенка в торговле иногда появляется. Для чего эта партия банок предназначена, для армии или строителей БАМа, я не знаю, я не товаровед, торговый институт не заканчивал. Купил два ящика консервов с рук, на рынке, чтобы на даче были у деда с бабушкой. Согласился продать по государственной цене брату стукачка вашего — Кадета, потому что детишек, что в поход собрались, стало жалко. Но, как я понимаю, никакого брата — физрука, и детишек с их походом, на самом деле нет.

— А по какой государственной цене вы хотели консервы продать, если такие банки в продажу не поступают?

— Я, конечно, оговорился, насчет цены. Собирался продать консервы по цене, по которой купил на рынке — по пять рублей за банку. А в остальном вам то не смешно? Где-то что-то с армейских складов вынесли, я уверен, что вагонами, а вы тут, против меня, настоящую спецоперацию проводите. Я понимаю, при, не к ночи помянутом, Федорчуке, может быть меня за консервы могли и уволить, но не сейчас же? Вы, мне кажется, с этим опоздали лет на пять, да и человечка своего, Кадета, спалили.

Глава двадцать четвертая. Сука-любовь

Через два часа, не найдя ничего компрометирующего, кроме двадцати четырех банок тушенки, гебисты покинули дачное общество. Проезжая мимо поселка Гидростроителей, наша колонна из трех автомобилей, включая мою «Ниву», внезапно свернула на узкую улицу, извивающуюся среди старых, послевоенных двухэтажек.

Где мы остановились, я не знаю, я сидел на заднем сидении «двадцать четвертой» «Волги», зажатый между двумя здоровыми конвоирами, да еще, боковые задние окошки были задернуты черными матерчатыми занавесками. Хлопнули двери автомобиля, потом кто-то застучал в дверь. Я попытался отвоевать немного пространства у своих соседей, но стало только хуже, они навалились на меня, сев еще плотнее.

Пачка денег и паспорт, казалось, жгли меня изнутри, мешая дышать. Скинуть их, пока меня усаживали в салон автомобиля, не получилось — меня не оставляли без внимания ни на секунду. А гебисты, мрачные после изъятия двадцати четырех банок консервов, даже не догадывались, какой богатый улов их ждет, как только они начнут личный обыск, оформляя мое задержание в своей конторе. По моим прикидкам, денег, кроме двух сотен рублей в моем кошельке, в конверте было около трех тысяч. Да еще все лежало в том же конверте, что дала мне Света. И не факт, что там нет отпечатков пальцев самого гражданина Борисенко. Мой мозг, буквально, кипел, придумывая и тут же отметая варианты объяснений о происхождении денег и паспорта. Но все было не то, смешно, глупо и легко проверялось.

— Выводите его! — прозвучала команда и меня, как пробку из бутылки, выдернули из душного салона.

Судя по всему, мы остановились у здания местного отделения милиции. Меня, под руки, протащили мимо, испуганно выглядывающего из окошка, дежурного по отделению, взлохмаченного старшего лейтенанта, с красными полосами на лбу — очевидно, на момент нашего, нежданного приезда, служивый мирно спал за столом, положив ладони под голову, завели в какой-то, типично, ментовский, кабинет.

— Присаживайтесь, Громов.