Набивая цену своим словам, Тайд важно поворачивается на каблуках:

— К первому декабря ни одного боевика в нашем районе не будет! Ни одного! Если мы хотим закончить войну, то надо приложить все усилия для этого, грудью лечь! Всем до одного! Потом нам спасибо скажут…

На что именно надо будет ложиться грудью и кто скажет спасибо, начальник не уточняет.

Война войною, а воскресный день стоит передо мною, предлагая нелегкий выбор: наряд на подвижной КПП, или на 26-й блокпост. Я выбираю блокпост.

Первая половина моего несостоявшегося выходного проходит на ПВД ОМОНа, вторая на «кукушке» блокпоста, где в порыжевшей газете я силюсь разгадать очередной кроссворд. С высоты бетонного сооружения блока далеко виден разрушенный войной город. Ветер тащит над его слинявшими улицами низкие тяжелые тучи, налитые синим дождем. Но сам день сухой и пасмурный. После обеда, на короткое время разорвав глубокий туман облаков, показывается солнце. Слева от блокпоста, от старого минного поля, нагретого горячими лучами, поднимается тягучий и душный трупный запах. Он заставляет меня отворачивать голову и наклоняться вниз. От бесконечных кроссвордов начинает болеть голова. Я ложусь спать на грязной кровати блока.

Вечер на блокпосту. Мы вчетвером сидим на изломанной плите у самой дороги. Чеченцы о чем-то разговаривают между собой. Я сижу рядом и тупо смотрю в землю. Разум захлестывает целый поток мыслей, от которых не отвязаться и не спрятаться. Они связывают липкой паутиной мою душу, тянут ее в какую-то бездну отчаяния. Хочется встать, бросить осточертевший автомат, забыть обо всем и, ничего, ничего, даже память о прожитых здесь годах не взяв с собой, уйти домой. Уйти прямо сейчас по этой тянущейся к горизонту дороге. Пусть те, кто останется здесь, напрасно кричат вдогонку, пусть даже стреляют в мою спину, я не обернусь и не поверну назад. Я так устал от всего этого… И хочу, чтобы кончилась война… Я просто хочу домой.

Начинается дождь.

На «кукушке» задувает сырой, пробирающий до костей ветер. Промокшая от пота спина наливается неприятной сырой прохладой. Я забираюсь на кривую ржавую кровать со сваленными один на другой матрацами и пытаюсь уснуть. Дождь превращается в ливень. Холодные брызги обдают лицо, а из простреленной крыши на меня сыплются крупные частые капли. Какой уж тут сон?.. Я ухожу внутрь блока, где уже собрались чеченцы. Дежурить ночью мы не собираемся, а просто наваливаем у входа разного хламья, железную сетку кровати и металлический лист, служащий здесь дверью, после чего ложимся спать.

Меня поначалу всегда поражала такая беспечность местных, и я всегда с большим волнением переживал за безопасность. Но теперь привык и не придаю этому никакого значения. Уговаривать их стоять на посту бесполезно, а всю ночь торчать на нем одному я не намерен. Так и ложимся спать, с надеждой завтра проснуться. Даже не с надеждой, а каким-то вялым безразличием ко всему, что будет впереди.

Проходит запертая в четырех стенах дымная, затхлая ночь. Промокшая от дождя и пота одежда прилипает к грязному, немытому телу. На улице все так же дует ветер.

Сегодняшняя моя смена — это Толстый Бармалей с Неуловимым. Ждать их появления здесь — пустая надежда, и я собираюсь в отдел. Там на заднем дворе стираю свой потасканный камуфляж.

Уже к вечеру, застав меня во дворе, Безобразный выговаривает в мой адрес:

— У тебя на 20-м участке нефть воруют. Надо задержать их всех. Уголовное дело будет.

Меня так и распирает от ненависти к этой алчной свинье, а больше от презрения. Посылает он нас ведь в качестве разведки с одной только целью: узнать, можно ли там будет самому украсть немного нефти. Я злюсь и почти угрожаю Безобразному:

— Ее еще с 91-го года здесь воруют. Как не воровать, если она сама вдоль дорог течет невостребованная? Все разрушено, добыча прекращена. И никакого уголовного дела там не будет, потому как некого привлекать. Тем более что сейчас ее охраной заняты кадыровцы, так как нефть объявлена достоянием республики. Может, сам попробуешь их доставить сюда, а? Быстро голову тебе свернут!

Рамзес пыхтит, злится, бросает в мою сторону непонятную фразу и исчезает.

Ехать все же приходится. Безобразный ходил жаловаться Рэгсу. Тот же хотя и глуп в известной мере, но в дело вникает полностью, понимает, чем оно пахнет, и на нефть, в отличие от Рамзеса, не зарится, а потому посылает нас с Альфом и Бен Ладеном только съездить «взглянуть одним глазком».

У самого въезда на 20-й участок лежит открытая холмистая местность. Нефть самотеком выходит из почвы и черной маслянистой струйкой течет вдоль дороги. Мертвые, темнеющие пятна земли, на которой ничего не растет, провожают ее гибельный путь. Огромные, вязкие лужи черного золота, в которых отражается солнце, небрежно разбросаны у пыльных обочин. Чеченская нефть. Черная кровь земли, смешанная с людской, ее багровые зарева горящих скважин… Непоправимое горе Кавказа…

Не видя смысла кого-то задерживать, мы точно следуем указаниям Рэгса: «взглянуть одним глазком». Но и вдоль всей дороги действительно не встречается ни один человек, а в гибельную чащу леса мы не заезжаем.

На вечернем построении Тайд ходит кругами перед строем и бесконечно повторяет одну и ту же фразу: «Надо последний долг Родине отдать!»

Напрягши все свое внимание и навострив уши, мы тем не менее никак не можем уловить общую суть его речи и не поймем, о чем это он, начальник, разглагольствует. То ли на смерть нас всех сейчас отправят, то ли просто попросят сдать оружие и разойтись по домам, и тем самым, лишив боевиков их добычи, покончить с войной. Да и какой опять долг-то? Устали уже отдавать. Все дай да дай. Сколько можно?

Неизвестные из машины обстреляли 14-й блокпост липецкого ОМОНа. Пострадавших нет.

На перекрестке улиц Ханкальская — Гудермесская на фугасе подорвалась машина Временного ОВД Октябрьского района. Водитель погиб на месте, трое милиционеров ранены.

Неслыханное событие — отправление поездом Москва — Грозный болельщиков футбольной команды «Терек». Кандидат в президенты Алу Алханов дарит им бесплатные билеты до Москвы на футбольный матч УЕФА.

Обычная рутинная и никому не интересная весть, никогда бы не затронувшая спокойный сон нашего сознания, если бы весь имеющийся в распоряжении Тайда личный состав не был сегодня отправлен провожать с вокзала этот треклятый поезд.

Мы сидим где-то далеко от самого вокзала и прикрываем тылы. Целая толпа из десяти человек ходит-бродит у путей, не зная, чем занять себя. Сбрасываемся, покупаем минеральной воды, колбасы и хлеба, неторопливо это все пережевываем, и в перерывах между едой, по переменке, моем косточки нашим командирам. Сегодня невыносимо жарко и душно. В несчастье своем мы клянем и это жирное, слепящее солнце, и убогую свою судьбу, в разгуле общего ропота желаем поскорее сойти с рельсов тому самому поезду.

После отправления поезда еще около двух часов весь отдел сидит, охраняя давно остывшие от состава рельсы. Там, наверху, в недосягаемых для нас мягких креслах Чеченского МВД, возможно, кто-то боится захвата этих самых рельсов боевиками и дальнейшей погони за поездом по захваченным путям.