Так проходит несколько часов. Всем уже не до веселья. Я уныло смотрю на проступающий сквозь листву деревьев свет из одинокого окна изуродованной пятиэтажки. Одинокий свет чужого окна… Что-то далекое и тревожное задевает за сердце… Вспомнил:

— Я один раз, когда еще в Барнауле в ППС ходил, так же стоял у какого-то окна, смотрел на его теплый свет и думал: «Вот люди, живут по-человечески, в уюте, сытости, без суровых командиров, без ночных патрулей, телевизор смотрят… Не знают даже о своем счастье. А я тут под окном шатаюсь по этому проклятому тридцатиградусному морозу! А они?! Они даже и не ведают, как я сейчас замерз… Будто собаку трясет всего… Ну, ничего-ничего, вот пройдет чуть больше года, уволюсь из армии, и буду так же, как они, в тепле, сытости, уюте…» Это был 1998 год, декабрь. Но прошел год, прошел второй, третий… Прошло шесть лет. И ничего не изменилось. Вот так бывает в этой жизни.

Я замолкаю. Еще несколько минут мы сидим молча, а потом будим смену и вповалку падаем на еще теплые сиденья автобуса. В салоне машины дикий холод вовсе не летней кавказской ночи. Сквозь складки натянутого на лицо капюшона противно жужжат комары и лезут своими хлипкими телами в оставленные для дыхания щели.

«Особое распоряжение» поступает уже утром. Полусонные, продрогшие, не удосужившись даже встать со своих мест, мы, лежа, прыгая на кочках, едем в отдел.

Весь сегодняшний день я проспал. Отдел словно вымер, ни одной живой души не бродит по его пустому двору.

Безобразный потерял четыре материала проверки по разбору домов на кирпичи. Нет сомнений, что он сам, мерзавец, измазанный темными делами с кирпичом, втихаря их выкинул или спрятал. А Тайду сказал, что кто-то из участковых украл у него все четыре компромата. После взбучки, полученной от последнего за недогляд за подчиненными, красный как рак, этот негодяй собирает нас и начинает кричать:

— У нас в службе завелась крыса! Она ворует материалы! Самое интересное, что ее раньше не было!

Плюс, недвусмысленно намекая на самого Рамзеса, вставляет:

— Вот-вот, раньше ее не было.

Дальше Безобразного понесло уже по-чеченски, и среди слов я смог разбирать только русский тяжелый мат. Под конец излития своей души наш крысенок выдвинул версию, что, вероятнее всего, в отместку за потерянное могущество, сделал это Тамерлан.

Специально найдя во дворе Тамерлана, мы с Плюсом тут же вкладываем ему по полной программе Безобразного, не забыв приукрасить всю историю. Взбешенный командир, прямо на разводе, не обращая внимания на визгливое заступничество Рэгса, вытаскивает из толпы своего начальника и отводит его за автобус. Здоровый, как бык, Тамерлан готов задушить на месте жирного, нескладного Рамзеса. Из-за автобуса слышен отборный мат одного и хриплый оправдывающийся голос другого. Довольные содеянным, мы с Плюсом умываем руки. Разборка продолжается после этого еще полчаса.

После помывки в двух ведрах воды, сведшей на нет усталость и грязь прошедших суток, хочется плясать от счастья. Я сижу на втором ярусе своей кровати, обдуваемый вентилятором, и смотрю телевизор. Внизу, вечно копающийся в своих вещах, сопит над раскрытой сумкой Сквозняк. Пересчитывает деньги. Довольный собой, он крякает и делится мыслями, как их правильно потратить.

Открыв настежь двери и включив на полную мощность вентилятор, наш кубрик ложится спать.

В поселке Войково Грозного убийство сотрудника милиции.

Восемь лет назад в этот день боевики вошли в Грозный. В результате предательства, пропустившего их в город и стоившего нам непоправимых потерь, мы получили позорный, унизительный Хасавюртский мир и, как следствие, вторую чеченскую войну. То, что можно было закончить меньшей кровью, мы оплатили большой.

Сегодня разум наших отцов-командиров не знал, чем именно занять слоняющийся без дела личный состав. В очередную годовщину штурма города они с минуту на минуту ждали сообщения о боевиках, как минимум уже водружающих флаг над чеченской столицей. А потому решили, что за ворота сегодня никто не выйдет. После удачно прошедшего первого утреннего построения через час было назначено следующее.

В это время на 14-м блокпосту сотрудник чеченской милиции из спецполка ППС имени Ахмата Кадырова (этот специальный милицейский полк создан целиком из кадыровцев) застрелил двоих сотрудников ОМОНа города Липецка. Сам он был сразу же убит на месте.

Полетела эта весть по всем каналам связи. Тайд с Рэгсом, готовящиеся, наверно, к боям много дней, решили, что штурм Грозного уже начался, и объявили план «Крепость», заткнув по периметру все дыры никудышной нашей обороны.

В глубине заднего двора, собравшись компанией в десяток человек, мы около часа ковыряемся в собственных носах и рассказываем друг другу анекдоты. Кто-то бросает в толпу анекдот про собирающегося на войну солдата, которого мать спрашивает:

— Сынок, тебе куда на фронт писать-то?

— Пишите, мамко, сразу в плен!

Построение. Перед строем, сильно опухший после очередной пьянки, стоит Тайд:

— Слухи не подтвердились. Кого-то там убили, кого-то не убили, какая разница… Все. Можете не бояться. Не хрен водку жрать!

Эти слова звучат в адрес погибших бойцов липецкого ОМОНа.

Перетрусившие больше чем последние псы, трясущиеся за свою дрянную, никчемную шкуру, все эти тайды, рэгсы, хихикающие им из строя прихлебатели, открыто глумятся над нашими убитыми товарищами, павшими на боевом посту, сложившими свои светлые жизни за их продажную, раздираемую усобицами родину.

Тайд разбивает отдел на группы по пять человек и направляет по перекресткам и улицам района. Мне в который раз выпадает Минутка. Сегодня здесь прохладно, и пасмурное небо полностью скрывает белое, палящее солнце юга, так опостылевшее нам за эти полные тревог дни.

У края площади стоят машины гаишников, два армейских «восьмидесятых» БТРа. На самой площади у бетонного кольца маячат кадыровцы, какие-то люди в камуфляжах. Все обвешаны оружием с головы до самых пят. Гул бесконечного потока машин изредка пересекает свисток или окрик гаишника. Я сижу на башне БТРа и разговариваю с солдатами. Все они, как и я, контрактники на год, только с одной разницей, что им не платят таких денег, как мне. Наша Родина по-прежнему скупа для своих защитников.

На дорогу я почти не выхожу. Под тенью чудом уцелевшего дерева солдаты режут сладкий прохладный арбуз. Приятная усталость от безделья тянет меня на чистую зелень травы.

Обед на ПВД красноярского ОМОНа и возвращение на Минутку.

Пустая пасмурная площадь встречает меня. Кроме Киборга на ней никого нет. На его машине мы бесцельно колесим по городу, убивая свалившееся на нас свободное время. Подъезжаем к 26-му блокпосту, где, не меняясь уже третьи сутки, тащат свою невыносимую службу наши товарищи. Безобразный намеренно не присылает им замену. В выражении их лиц с сухими, потрескавшимися от дорожной пыли губами прячется плохо скрытая озлобленность.