Она сидела, подложив под себя руки, и ревела, как ребенок.

«Я слишком много плачу, – подумала она. – По всякому поводу».

Она устала быть той, кто всегда плачет.

* * *

– Ты самый могущественный волшебник за сотню лет, – сказал Тоскливиус.

Его лицо, а точнее, детское лицо Саймона, выглядело угрюмым и уставшим. Голубые глаза лишились блеска.

– Думаешь, такая огромная сила дается даром, без жертвы? Думаешь, можешь стать самим собой, не оставив что-то позади, не оставив позади меня? – спросил он.

Из главы 23, «Саймон Сноу и Седьмой Дуб»

© Джемма Т. Лесли, 2010

Каждое утро отец вставал на пробежку. Кэт просыпалась, едва заслышав писк кофемашины. Она вставала и готовила ему завтрак, потом вновь засыпала на диване, пока не просыпалась Рен. Они проходили мимо друг друга на лестнице, не обмениваясь ни словом.

Иногда Рен шла погулять. Кэт с ней не ходила.

Иногда Рен не возвращалась домой. Кэт ее не ждала.

Вечерами она проводила много времени наедине с отцом, но постоянно откладывала разговор с ним, серьезный разговор: ей не хотелось стать причиной его нервного срыва. Но времени оставалось все меньше и меньше… Через три дня папа отвезет их обратно в колледж. Рен уговаривала его поехать на день раньше, в субботу, чтобы как следует «устроиться». Скорее, пойти на вечеринки братств.

Вечером в четверг Кэт приготовила мексиканскую яичницу «уэвос ранчерос», а отец после ужина вымыл посуду. Он рассказывал ей о новом заказе. С «Гравиоли» все продвигалось очень хорошо, теперь агентство нацелилось на «сестринский» бренд, «Франкенбобы». Кэт сидела на барном стуле и слушала.

– Вот я и подумал, может, на этот раз я дам Келли возможность первому презентовать свои идиотские идеи. Картонные бобы с волосами Франкенштейна. «Чудовищно вкусные» или что-то вроде того. Люди всегда отвергают первое услышанное…

– Пап, мне нужно с тобой кое о чем поговорить.

– Я думал, ты уже прогуглила все на тему тычинок и пестиков, – глянул он на Кэт через плечо.

– Пап…

Он обеспокоенно повернулся к ней:

– Ты беременна? Ты лесбиянка? Лучше лесбиянка, чем беременная. Конечно, если ты не беременна. Тогда мы что-нибудь придумаем. Что бы ни было, разберемся. Ты беременна?

– Нет, – сказала Кэт.

– Хорошо…

Он повернулся спиной к раковине и принялся стучать мокрыми пальцами по столешнице.

– И я не лесбиянка, – добавила Кэт.

– Что тогда остается?

– Ну… наверное, учеба.

– У тебя проблемы в универе? Не верю. Ты точно не беременна?

– Не то чтобы проблемы… – протянула Кэт. – Я просто решила, что не вернусь туда.

Отец молчал, будто ждал настоящего ответа.

– Я не пойду на второй семестр, – пояснила Кэт.

– Потому что?

– Потому что не хочу. Мне там не нравится.

Отец вытер руки о джинсы.

– Не нравится?

– Мне там не место.

– Ты же там не на веки вечные, – пожал он плечами.

– Нет, – сказала Кэт. – Мне совсем не подходит Университет Линкольна. Не я его выбирала, это все Рен. Так что для нее все отлично, она счастлива, а я нет. Просто… для меня там каждый день, словно первый.

– Но Рен ведь там…

– Я ей не нужна, – покачала головой Кэт и чуть не добавила: «В отличие от тебя».

– И что ты будешь делать?

– Жить здесь. Ходить в местный колледж.

– В Университет Омахи?

– Ага…

– Ты уже подала документы?

Кэт пока не обдумала эту часть.

– Я подам.

– Ты должна проучиться хотя бы год, – сказал отец. – Иначе лишишься стипендии.

– Ну и что. Меня это не волнует.

– Зато волнует меня.

– Я не об этом. Я могу взять заем. И еще найти работу.

– И машину?

– Наверное…

Отец снял очки и стал протирать их краем рубашки.

– Ты должна проучиться год. Весной посмотрим на всю ситуацию еще раз.

– Нет! – возразила Кэт. – Я просто… – Она нервно потеребила горловину футболки. – Я не могу туда вернуться. Терпеть не могу универ. И это бессмысленно. Здесь я могу быть намного полезнее.

Отец вздохнул.

– Я как раз гадал, в этом ли все дело. – Он вновь надел очки. – Кэт, я не позволю тебе переехать домой, чтобы заботиться обо мне.

– Это не главная причина, но тоже важная. Тебе лучше, когда ты не один.

– Согласен. Я уже поговорил с бабушкой. Когда вы обе уехали, для меня это было слишком. Бабушка будет приезжать несколько раз в неделю. Будем вместе ужинать. Если вновь станет тяжко, я даже поживу какое-то время у нее.

– Значит, тебе можно переехать домой, а мне нет? Мне всего восемнадцать.

– Вот именно. Всего восемнадцать. Ты не станешь коверкать свою жизнь, чтобы заботиться обо мне.

– Я не коверкаю свою жизнь. – («Она и так сломанная», – подумала Кэт.) – Я впервые пытаюсь принять самостоятельное решение. Я последовала в Линкольн за Рен, а я ей там даже не нужна. Как и никому другому.

– Расскажи мне все, – попросил папа. – Расскажи, почему ты там несчастлива.

– Просто… Да все сразу! Слишком много людей. Я как чужая. Не знаю, как себя вести. Все, что я умею, теряет там всякий смысл. Не важно быть умной, как и не важно уметь писать. Другим от меня что-то нужно. А не сама я.

Сочувствие на лице отца причиняло боль.

– Кэт, это не похоже на разумное решение. Скорее, побег.

– Ну и что? – Она всплеснула руками и уронила их на колени. – Ну и что? Будто мне дадут медаль за то, что я продержусь там. Это всего лишь колледж. Какая разница, где учиться?

– Думаешь, здесь тебе будет проще?

– Да.

– Ужасный способ принимать решения.

– И кто это сказал? Уинстон Черчилль?

– А что не так с Уинстоном Черчиллем?

Впервые за их разговор отец казался сердитым. Хорошо, что она еще не упомянула Франклина Рузвельта. Отец был помешан на Объединенных вооруженных силах.

– Ничего. Ничего! Просто… разве иногда нельзя сбежать? Нельзя сказать: «Мне плохо, и я хочу остановиться»?

– Ты создаешь опасный прецедент.

– Избегая боли?

– Избегая жизни.

– А-а… – Кэт закатила глаза. – Вновь ты о седле.