Вскоре среди процветавшего делового класса появились выдающиеся личности – блестящие инженеры наподобие Иоахима Гоунса, приглашенного в далекую Англию в качестве консультанта по горному делу; сказочно богатый богемский филантроп Мордехай Майзель, оплативший создание новых мостовых в еврейском квартале Праги; необычайно успешный международный торговец Якоб Бассеви фон Тройенберг, вероятно, первый говоривший на идише еврей, получивший дворянский титул, – на его гербе были изображены синий лев и восемь красных звезд.

Но никакая цивилизация не может держаться благодаря одной лишь коммерции; она должна также культивировать интеллектуальную жизнь. В этом густонаселенные и материально успешные идишские общины Богемии и польско-литовской унии не испытывали недостатка, ибо они взрастили движение, позволившее идишской цивилизации занять особое место в современной ей рационалистической и научно прогрессивной Европе.

Однако это происходило не без противодействия.

Суббота 18 марта 1559 года. Великий шабат, предшествующий празднованию Песаха, был красным днем в календаре Познани, которая некогда была столицей Польши, а к середине XVI века выросла до уровня одного из самых процветающих центров. Еврейское население большого города собралось в Старой синагоге послушать рабби Ланда, глубокоуважаемого духовного лидера общины, произносившего самую важную проповедь года.

Это была старая и уважаемая община, одна из тех, для чьей выгоды князь Болеслав Набожный в 1264 году опубликовал свою знаменитую хартию еврейских привилегий. В XVI веке около 3000 еврейских домовладений составляли почти половину всего населения города. Евреи владели 137 домами на Еврейской улице (Judengaße), улице Сапожников (Schumacherstraße), улице Браковщиков (Wrackerstraße) – из них 80 каменных, в которых, несомненно, обитали коммерсанты высшего класса, тогда как в деревянных, крытых дранкой домах теснились семьи рабочих.

Евреи скученно сидели на деревянных скамьях синагоги и, по-видимому, сплетничали, как это происходит и поныне, наблюдая, как очередных почтенных членов общины вызывали, чтобы прочитать благословение, в то время как чтец пел положенную главу Торы, и жадно ждали, пока раввин поднимется на центральный подиум и произнесет свое обращение. Они ожидали, что услышат обычную проповедь, каких много было написано в тот период, – с критикой эгоизма и жадности, высокомерия богатых, их лицемерного самооправдания – такие проповеди хорошо воспринимала аудитория, состоявшая преимущественно из рабочего люда. Сами же они ожидали упреков в нежелании достаточно строго соблюдать заповеди. Ибо, согласно ведущему польскому талмудисту тех дней раввину Шмуэлю Адельсу, «в этом поколении очень немногие строго соблюдают законы субботы»[157]. Но так было всегда.

Однако от рабби Ланда они услышали нечто совсем другое и совершенно неожиданное – яростные нападки на чтение книг по науке, философии, а фактически на все книги, кроме Талмуда и комментариев к нему. Согласно популярному памфлету, изданному неким Авраамом Горовицем некоторое время спустя, «великий осел сказал <…> что никакой еврей не должен изучать ничего, кроме Талмуда, и что все другие книги суть “книги Гомера” (идиома, использовавшаяся ранними мудрецами для обозначения языческих и еретических книг. – П.К.) Никаких книг? И даже еврейской Библии? Разумеется, нет. “Ни один еврей, – говорят, прогремел он, – не должен слишком подробно изучать Двадцать четыре книги”»[158].

Подавляющее большинство членов общины, надо думать, было ошеломлено этими нападками, поскольку лишь ничтожное их меньшинство вообще что-либо когда-либо читали, а о «книгах Гомера» и говорить нечего. Во всяком случае, проповедь Великого шабата традиционно посвящается объяснению и акцентированию внимания на законах празднования Песаха и на моральных выводах из них, а не на содержании книг в частных библиотеках. В цитированном выше памфлете говорилось:

Вы не должны сообщать им о таких вещах, которые для них как запечатанная книга. Скорее вам следует упрекать их за обычные проступки – мошеннические сделки, клевету и сплетни, а не за то, о чем они не имеют представления.

Несчастный рабби Аарон Ланд, «великий осел», не был настоящей мишенью этого памфлета. Вероятно, в глубине души он из духа семейной солидарности своей проповедью поддерживал своего зятя, рабби Иосифа Ашкенази, в том же тексте обозванного «великим дураком», который дискутировал с автором памфлета по всей идишской Европе. Они спорили перед студентами ешив в Познани (и, вероятно, по всей Польше) и, разумеется, в ешивах знаменитой Праги, где подающие надежды раввины заключили – как оказалось, тщетно, – что тем, кто полностью отвергает философию, следует запретить публично высказывать свои мнения под угрозой исключения из общины. Теперь рабби Иосиф втянул в полемику своего тестя.

Каковы были результаты? Со временем Ашкенази, обидевшись, уединился, переехал в Италию, а затем в Египет, где почувствовал себя уютнее в согласии с местными консервативными взглядами. Его оппонент Авраам Горовиц, автор памфлета, с возрастом смягчился, обратился от философии к мистицизму и оставил после себя этическое завещание «Еш нохалин», которое до сих пор читают набожные люди.

Публичная проповедь рабби Ланда не была, как может показаться, свидетельством неисправимо реакционных взглядов говоривших на идише раввинов. Как и большинство других попыток запретить чтение, его вспышка гнева на деле свидетельствовала об обратном – о том, что «книги Гомера» читали достаточно людей, чтобы возмутить хранителей традиций. Это было совсем не удивительно, учитывая эпоху. Диспут о месте науки и философии в идишском мировоззрении был неизбежным следствием Ренессанса в среде евреев Центральной и Восточной Европы.

Когда в V веке Западная Римская империя рухнула под напором варваров, ее интеллектуальные, философские, научные и технические традиции не исчезли, а лишь были заморожены. Между страницами книги истории была положена закладка, а книга на время закрылась. Теперь, после тысячелетия варварского правления, распространилось ощущение – сначала в Италии, а затем по всему континенту, – что пришла пора вновь открыть книгу и продолжить писать историю с места, где прервалось повествование предыдущих авторов. Однако для еврейских мудрецов-традиционалистов, как бы жестоко ни страдал их народ за тысячу лет варварского невежества и жестокой глупости, возрождение классического мира было самым нежелательным развитием.

В сердце еврейской веры таится глубокое недоверие к тому, что называется «греческой мудростью» (в Талмуде хохма яванит), к единственной в мире культуре, предлагавшей серьезный вызов еврейским принципам, иногда с тревожащими успехами, особенно в столетие, предшествующее рождению Христа, и в последующее столетие. Теперь рационализм Ренессанса, основой которого были результаты естественно-научных исследований Аристотеля, и гуманизм, базировавшийся на сентенции Протагора, что человек является мерой всех вещей, вновь угрожающе восстали против сторонников идеи, что мир существует чудесным образом по божественной воле, для которых мерой всех вещей мог быть один Бог.