* * *

От дома Антона похоронная процессия направилась на Тополиную аллею. За исключением двух постоянно сидевших на скамейке старушек, проводить в последний путь первого в квартале покойника вышли все жители Сибири.

Возглавляла процессию Катя, которая несла в руках урну с прахом своего возлюбленного. Рядом с ней шагал сын Антона, отец Николай, прилетевший по этому случаю из Москвы; за ними следовали родители Даниэля и сам Даниэль. Ростом он уже догнал отца. С ним вместе шла, держась за руку, девушка по имени Юлия.

Никита громко рыдал, но все остальные шли молча. Процессия двигалась медленно, шаркая по асфальту подошвами. Мужчины были в костюмах и пальто, накануне похорон отданных в химчистку, головы женщин украшали дорогие шляпы.

(Когда Йермиягу Ицхаки избрали мэром, то на месте миквы он построил в Сибири мемориальный комплекс праведника Нетанэля Анихба. Вскоре по всей стране пронесся слух, что там творятся настоящие чудеса: каждый, кто посетил это место, нашел себе спутника жизни или излечился от бесплодия. В Сибирь толпами повалил народ. И поскольку всем им надо было где-то ночевать, Ицхаки разрешил жителям квартала (предварительно взяв с них клятву никому не рассказывать о злосчастном происшествии в микве) возвести на месте пустующих парковок гостевые домики со всеми удобствами и даже выделил на это средства из муниципального бюджета. В результате меньше чем за год материальное положение репатриантов значительно улучшилось.)

Умер Антон тихо, во сне, примерно через полтора года после сноса миквы. Возле его пишущей машинки Катя нашла завещание.

«Если я умру летом, – просил он, – то устраивать мне похороны не надо. У вас слишком жаркая страна, а я не хочу, чтобы на моих похоронах кому-нибудь стало плохо. Если же вам повезет и я умру зимой, то пусть похоронная процессия пройдет по Тополиной аллее до поворота на военную базу, но не сворачивает к ней, а проследует дальше, по грунтовке, до рощицы, из которой открывается вид на высокую гору с иногда заснеженной вершиной.

Тело мое прошу сжечь, а пепел развеять в роще, над долиной. Только сначала проверьте направление ветра. Чтобы пепел не полетел вам в лицо».

Он также просил, чтобы на похоронах присутствовал его сын, но ни в коем случае его не отпевал; чтобы Катя надела не черное, а синее платье, потому что синий – ее любимый цвет; чтобы никто не произносил никаких надгробных речей, кроме написанной им самим.

Похоронная процессия шла по заасфальтированной аллее, которую палая листва окрасила в желтый и бурый цвета, и звери с удивлением за ней наблюдали. Они еще никогда не видели здесь столько людей, идущих вместе. Лисы спустились с холмов, коровы со свойственной им неторопливостью подошли к ограде пастбища, в небе летали птицы – кругами, но не возвращаясь в исходную точку.

Дойдя до рощи, откуда открывался вид на иногда-заснеженную-гору, животные и люди остановились. Дул такой сильный ветер, что едва не сбивал их с ног, и им приходилось держаться друг за друга.

Катя достала из кармана надгробную речь и стала читать:

– Умер наш Антон. Он не был важной персоной, но любившие его люди им дорожили.

Умер наш Антон. Он не был веселым человеком, но с удовольствием смеялся хорошей шутке.

Умер наш Антон. Он не был примерным отцом, но оказался отличным приемным дедом.

Умер наш Антон. При жизни он только и делал, что грешил, но никогда не шел против совести.

При жизни он презирал все заурядное и ординарное, но понимал, что в этом презрении тоже есть нечто банальное.

Его детство пришлось на Великую Отечественную войну, но он знал, что самая безжалостная война – та, что бушует у нас в душе.

Умер наш Антон. Много лет его сердце было куском льда, но перед смертью к нему пришла любовь. Не подобие любви. Не воображаемая любовь. Не подделка под любовь. Самая настоящая, страстная любовь. Четыре дня и четыре ночи в ныне разрушенном заколдованном здании он предавался и плотской любви. И по истечении этих четырех дней он сказал Богу: «Ты сотворил со мной чудо, хотя я в тебя даже не верю».

С Богом у нашего Антона были сложные отношения. Иногда он его любил, иногда на него злился, иногда утверждал, что его не существует, иногда называл выдумкой отчаявшихся людей. Но ведь когда-то он и любовь считал выдумкой отчаявшихся людей. А за несколько дней до смерти он напечатал на машинке: «Бог – это любовь», хотя и эта формулировка не вполне его удовлетворила.

Умер наш Антон. Далеко от дома, где родился. Слишком далеко или достаточно далеко? Трудно сказать. Может, именно поэтому он и хотел, чтобы мы пришли сюда? Чтобы увидели заснеженную гору и вспомнили, откуда мы родом?

Умер наш Антон. Король пал. Уронил голову на черную клетку и лежит на шахматной доске. Но будем надеяться, что осиротевшие фигуры скоро очнутся и завтра кто-нибудь сыграет ими новую партию.

Катя сложила листок с речью и сунула его назад в карман. Траурная процессия развернулась и медленно двинулась в обратном направлении. Армейский грузовик, который вез на секретную-базу-про-которую-знают-все солдат нового призыва, уступил ей на перекрестке дорогу. «Я вообще не знал своего отца, – думал Николай. – Полагал, что знаю, но на самом деле никогда не знал». «Отдам его вещи отцу Даника, у них примерно один размер, – думала Катя. – Кое-что, наверное, оставлю себе. Ради запаха». «Нехорошо, что на похоронах любимого дедушки я постоянно возвращаюсь мыслями к Юлии», – думал Даниэль. А Никита думал: «Кто следующий? Плотину прорвало. Так кто же следующий?»

Из головы Никиты этот вопрос перекочевал в голову Грушкова, оттуда – в голову жены Грушкова, и уже через несколько секунд вопрос «Кто следующий?» звучал в головах всех участников похорон. «Кто следующий? Кто следующий? Кто следующий? Кто следующий?» – думали они, с ужасом глядя друг на друга.

Впрочем, через некоторое время они успокоились и снова стали думать о привычных пустяках, но, дойдя до мемориального комплекса Нетанэля Анихба, на месте которого прежде находилась миква, принятая ими сначала за шахматный клуб, а потом за баню, невольно вспомнили незабываемую сцену, а вспомнив, улыбнулись и прослезились.

…Антон выбегает из миквы в чем мать родила и, помогая себе энергичными жестами, пытается на русском языке объяснить членам горсовета, терпеливо дожидающимся Мендельштрума, что в микве случилось нечто ужасное. Пиарщик из Города грехов умоляет фотографов-операторов перестать снимать, мэр хватается руками за голову. Иона отделяется от толпы и бежит в микву. С электрических проводов испуганно взлетает стая красношеих журавлей, а Антон вдруг вспоминает, что он голый, и, не переставая одной рукой жестикулировать, второй тщетно пытается прикрыться.

Между счетом за воду и счетом за электричество лежит конверт, обклеенный иностранными марками. Моше Бен-Цуку достаточно одного взгляда на него, чтобы понять, что находится внутри. Дождавшись, пока Менуха уснет, он выходит на балкон, с которого открывается вид на кладбище, и осторожно вскрывает конверт канцелярским ножом. Смотрит на фотографию, читает письмо, снова смотрит на фотографию, переворачивает конверт, проверяет, нет ли на другой стороне обратного адреса, и снова смотрит на фотографию.