Она с силой налегла на дверь, накануне взломанную Антоном, и та без труда открылась. Бывшая Айелет, а ныне Батэль, в полотенце на голое тело, стояла перед своим бывшим любовником, перед отцом своего мертвого ребенка, перед своим проклятьем.

Перед Мошиком.

Перед Моше Бен-Цуком.

Он тоже был голый. Его тело потеряло юношескую стройность, но глаза оставались молодыми.

Она позволила полотенцу медленно сползти на пол и широко расставила руки, словно призывая Мошика к себе.

Мошик не двигался и смотрел в сторону. Чтобы не видеть ее голой.

Но она знала: она своего добьется.

Она приблизилась к нему, взяла его за руки, опустила их себе на затылок, шепнула: «Иди ко мне», наклонилась и поцеловала его в лоб. Ее соски скользили по его груди, распущенные длинные волосы щекотали ему плечи.

– Иди ко мне, Мошик, – дохнула она ему в ухо. От ее дыхания его охватила дрожь. – Ибо сие во благо! – добавила она и повторила: – Ибо сие во благо!

– Ибо сие во благо! – подхватил он сначала беззвучно, почти шепотом, потом чуть слышно и наконец – в полный голос, зарылся лицом ей в шею, прижал ее к себе, впился пальцами ей в спину и, выпуская на волю любовь, которую семь лет держал взаперти в своем теле, крикнул: «Во благо! Во благо! Сие во благо в очах Его!» («Его… его… его…» – эхом ответили ему стены.) Затем, глядя в глаза своей настоящей супруге, он слился с ней, и стали они плоть едина. И пока они ритмично двигались в полной гармонии, все светлей становилось в микве и во всем мире…

Преподавательница кларнета Иона приняла душ, открыла чемодан и начала раскладывать вещи, чтобы придать гостиничному номеру видимость домашнего уюта. Она повесила в шкаф блузки, уложила в ящик комода белье, расставила на полке в ванной косметику, а затем отдернула штору и открыла окно, впуская в номер ночную прохладу. Внизу проехала машина; раздался гудок клаксона. «А говорили, тихая деревенская гостиница…» – проворчала она себе под нос. На письменном столе лежала программка фестиваля кларнета. «Просмотрю, когда пойду в туалет», – решила Иона, убрала с покрывала корзину с цветами, шоколадкой и открыткой и вытянулась на постели. Наконец-то! Они десять часов летели до Израиля, а потом еще три часа добирались до Города праведников. Все тело у нее болело, во рту стоял противный привкус. Наверное, от еды, которой их кормили в самолете. Она встала, пошла в ванную, почистила зубы и вернулась в постель. Тут вдруг ее охватил страх. «А вдруг в футляре нет кларнета? Вдруг кто-нибудь в аэропорту выждал, пока я отвернусь, и украл его?» Она снова встала и с бьющимся сердцем открыла футляр. Кларнет был на месте. Она опять легла и попыталась заснуть. Двуспальная кровать была слишком широкой. Она отгородилась от второй половины подушками и одеялом и смежила отяжелевшие веки, но сон не шел. Она включила телевизор и нашла канал CNN. Нет в мире лучшего успокоительного, чем репортажи о катаклизмах в других странах. Как назло, на CNN рассказывали про Израиль. Проклятье! Она принялась щелкать пультом и выяснила, что канала порнофильмов нет. В Европе он обычно есть. Она взяла книгу и надела очки. Это был детектив, сюжет которого строился вокруг секретов Каббалы, но Иона слишком устала, чтобы сосредоточиться на чтении. Глаза бегали по строчкам, но смысл текста от нее ускользал. Секреты Каббалы так и остались нераскрытыми. Она сказала себе, что должна поспать. Завтра трудный день. Утром – церемония открытия миквы в память о жене Джеремайи, вечером – концерт.

Она отложила книгу и попыталась уснуть, но под окном снова проехала машина. «Интересно, кто жил в этом номере до меня?» – подумала она, принюхиваясь. В воздухе веяло слабым запахом мужского лосьона после бритья и денежных купюр. Или это ей чудилось? Она повернулась на другой бок, пристроила голову на самый край подушки. Это не помогло. Ничего не помогало. А что, если ей так и не удастся заснуть и завтра она весь день будет клевать носом? От мини-бара исходило тихое жужжание в диапазоне семи октав. Может, достать кларнет и сыграть с ним дуэтом? Она встала и, прихватив программку, пошла в туалет – чтобы с ужасом обнаружить, что ей предстоит играть на открытии фестиваля, в амфитеатре под открытым небом, и ее выступление заранее объявлено гвоздем программы. Но почему в амфитеатре? Это же значит, что соберется куча народу и все будут ждать от нее чуда. А она после перелета чувствует себя совершенно разбитой. Иона вернулась в постель; ей хотелось плакать. «Это все от усталости, все от усталости», – твердила она себе, но сама в это не верила. Она снова встала, сменила ночную сорочку на другую, прозрачную, вышла из номера, сделала три шага и тихонько постучала в дверь Джеремайи.

– Эти гостиничные номера… – начала она, когда он ей открыл.

– Что «гостиничные номера»? – перебил он, распахивая руки для объятья.

– …они наводят на меня грусть, – пожаловалась она.

Он самым естественным жестом, словно их тела наконец созрели для близости, прижал ее к груди. Они немного постояли в обнимку на пороге, а потом он завел ее внутрь, запер дверь и принялся гладить Иону по спине. Вверх и вниз – от ягодиц до шеи и от шеи до ягодиц. Как раз в том ритме, который сейчас был ей нужен.

* * *

Сидя за шахматной доской, Антон подстерегал удобный момент, чтобы поделиться со Шпильманом потрясающей новостью. Оба долго осторожничали и не предпринимали смелых атак, пока Антон не подставил своего коня (это была хитроумная западня: если бы Шпильман поверил, что он зевнул, и взял коня, его песенка была бы спета) и не нажал кнопку часов.

– Ты не представляешь, что я тебе сейчас расскажу! – И Антон поведал о том, что случилось с ним и Катей в бане.

Шпильман какое-то время продолжал смотреть на доску, но потом оторвался от нее и проворчал:

– В каком смысле «в стенах что-то есть»? Я геолог, Антон. Мне подавай факты, а не мистику.

– Фактами всего не объяснишь. Сам сходи, если не веришь. Только ты туда попадаешь, с тобой происходит что-то невероятное. Ты чувствуешь себя быком-производителем. Молодым быком-производителем!

Последние слова он произнес громко, чтобы слышали все присутствующие. Это сработало. Шахматисты и шахматистки подняли над досками светлые и темные головы и повернулись к Антону, требуя подробностей.

Он повторил то, о чем сообщил Шпильману, а потом дополнил рассказ историей о том, как их навестил мэр.

– Он не просто просил сходить в баню нас с Катей. Он попросил уговорить сходить туда всех жителей нашего квартала и послал туда своего помощника! С женщиной! Чтобы те наглядно продемонстрировали, какое чудодейственное влияние это здание оказывает на людей.

– Предвыборная пропаганда! – возмутился Никита. – Я ездил в город… в этот их Кошачий квартал. И видел там плакаты с портретом человека, который вел с нами переговоры. Раз есть плакаты с портретом, значит, скоро выборы. Полагаю, он хочет, чтоб мы за него проголосовали, и решил дать нам взятку «борзыми щенками».