Бесконечными ходатайствами и налаживанием связей с бюрократией в интересах своей колонии и ее обитателей он превращал себя в слугу государства. В то же время он выступал в качестве покровителя своих гостей, сохраняя собственность и получая для них продовольствие и льготы аналогично тому, как он покровительствовал местной крымской интеллигенции в годы войны и голода. Все, с кем он поддерживал связи – будь то его покровители или подопечные, – становились частью обширной и постоянно расширяющейся системы бюрократического контроля над материальными благами, а его кружок – центром их взаимного обмена. Таким образом он бюрократизировал свой кружок, все более превращая его, если смотреть с точки зрения Тёрнера, в структуру – структуру переплетающихся традиционных отношений патронажа и государства.

Бюрократия, патронаж, социальное обеспечение и привилегии

Для первых лет советской власти роль Волошина как своего рода традиционного покровителя, взаимодействующего с государством, не была чем-то из ряда вон выходящим: она была частью развивающейся модели перераспределения власти, порожденной хаосом и лишениями военного времени и опиравшейся на осторожные, но все более эффективные усилия по социальному преобразованию мира интеллигенции посредством сочетания бюрократии и личных связей. Данная модель состояла из все возрастающего числа таких локусов власти, или лиц, которые благодаря связи с государством оказывали все большее влияние на жизнь своих коллег-интеллигентов. Это были люди, которые не ограничивались стремлением обеспечить выживание себе и своим семьям, но, подобно Волошину, старались усилить собственное влияние ради других людей и групп людей, за которых чувствовали определенную ответственность. В том, как они принимали или возлагали на себя такую личную ответственность, они походили на наставников жизни дореволюционной интеллигенции.

Как и в предыдущий период, это явление литературного мира привело к тому, что в 1920-е годы все чаще стали создаваться цепочки или сети людей, связанные между собой организационным влиянием подобных личностей. Эти цепочки или сети часто были связаны с теми или иными институтами, поскольку новые наставники также были и основателями институтов, при создании которых многие из них стремились обеспечить не только профессиональную поддержку, но и те блага, которые они когда-то предлагали у себя дома – проживание, питание, возможности общения и т. д. Отличие теперь заключалось в факторе широкого государственного участия; ведь государство было глубоко заинтересовано в контроле над развитием и судьбой русской литературы и писателей и было готово оказывать им существенную материальную поддержку. В период лишений трудно было игнорировать такую поддержку, даже если многие из писателей хотели бы от нее отказаться.

Многие писатели стремились получить поддержку государства через посредство таких личностей, как Волошин, и других локусов власти, о которых речь пойдет далее. И пока патроны старались удовлетворить потребности и запросы своих подопечных, они начинали связывать их с государством, втягивая их в то, что – с точки зрения литературы – со временем окажется опасной близостью с ним и зависимостью от него. Но этот процесс не был однонаправленным; если государство культивировало зависимость писателей и тем самым контроль над ними, то и писатели через своих покровителей оказывали влияние на формирующуюся государственную структуру. Выдвигая особые требования, они ясно давали понять, что ожидают поддержки. И государство в немалой степени реагировало на их запросы, создавая и расширяя различные государственные институты, которые удовлетворяли их требования. Этот процесс, судя по всему, продолжался в течение 1920-х годов, независимо от меняющейся политики в области литературы и возникавших в то время конфликтов[172].

Мы можем выделить множество элементов этого процесса, кратко проанализировав деятельность некоторых личностей, которые являлись такими локусами власти: писателя и историка М. О. Гершензона, бывшего символиста В. Я Брюсова, писателя и драматурга М. Горького, наркома просвещения А. В. Луначарского. Мы также можем узнать, о чем именно просили писатели, как они получали желаемое через своих покровителей, а также какие учреждения участвовали в этом процессе или возникали по мере его развития.

«Те, кто прожил в Москве самые трудные годы, – восемнадцатый, девятнадцатый и двадцатый, – никогда не забудут, каким хорошим товарищем оказался Гершензон», – пишет поэт Ходасевич о человеке, которого в эти трудные времена он явно считал своим ангелом-хранителем или покровителем. Гершензон поддерживал таких коллег, как Ходасевич, двумя способами. Как и Волошин, он, с одной стороны, был готов бесконечно хлопотать за них, в случае с Ходасевичем – находить для него деньги и работу, помогать ему в ведении дел, когда тому приходилось отлучаться из города. Гершензон, как и Волошин, был готов даже бегать по чиновничьим кабинетам, отстаивая интересы своих подопечных. Когда Ходасевичу нужно было уехать из Москвы в Крым, «Гершензон, а не кто другой», хлопотал по его делам. И судя по тому, что пишет Ходасевич, он был далеко не единственным, кому шло на пользу личное вмешательство Гершензона в его дела: «Он умел угадывать чужую беду и не на словах, а на деле спешил помочь» [Ходасевич 1992: 121–122]. Но Гершензон, как и Волошин, стремился поддерживать своих нуждающихся коллег и в институциональном плане, способствуя созданию в литературном сообществе организации взаимопомощи. В результате появился первый внепартийный Союз писателей, на основе которого впоследствии возник Союз советских писателей. «[Гершензон] был самым деятельным из организаторов Союза и первым его председателем», – пишет Ходасевич; без этого Союза, утверждает он, многие писатели просто пропали бы; безусловно, он сильно облегчил их жизнь [там же: 121]. Вскоре Гершензон сложил с себя обязанности руководителя Союза. Однако своей организационной деятельностью он уже многого достиг для создания сети взаимодействия писателей, которая поначалу была относительно независимым от государства органом, но со временем полностью встроилась в советскую систему бюрократизированной литературной жизни. Гершензон также работал в литературном отделе Наркомпроса и Главархиве [Николаев 1992: 557], хотя неясно, использовал ли он также свое положение в них для помощи коллегам.

Брюсов, знакомый нам как вождь сообщества символистов в предшествующие годы, был еще одним из локусов власти, хотя природа его влияния и то, как он стремился его использовать, как всегда, были специфически присущи только ему. Его организационное руководство символистами в дореволюционный период было жизненно важным, хотя он не так любил оказывать личное покровительство, как, скажем, Вячеслав Иванов. В начале советской эпохи он решил укрепить свою власть, вступив в партию и войдя в ее административные органы. Он занял несколько различных влиятельных бюрократических должностей, в том числе заведующего Московским библиотечным отделом при Наркомпросе, заведующего литературным подотделом Отдела художественного образования при Наркомпросе, заведующего Отделом художественного образования Главпрофобра, и этот перечень далеко не полон [там же: 337]. Верный себе, Брюсов, по-видимому, меньше занимался